«Ребёнок без корней — как дерево без земли. Растёт, но не цветёт.»
— Ты всегда чувствовала себя чужим деревом? — спрошал Дмитрий, помешивая сахар в стакане чая на моей просторной кухне.
Я смотрела на него. На единственного человека, знавшего всю правду. Того, кто помог мне найти её — женщину, что носила меня под сердцем, а потом оставила у чужих дверей, словно ненужный узелок.
Мой первый крик не растопил её сердце. Всё, что осталось — клочок бумаги в одеяльце: «Прости». Одно слово. Вся материнская любовь, которой я не узнала.
Антонина Ивановна и Василий Петрович, пожилые супруги, нашли меня морозным ноябрьским утром. Услышав плач, они открыли дверь и увидели свёрток. Детдомом пугать не стали, но и любви не подарили.
— Живёшь у нас, Александра, но помни: ты нам не родная, — повторяла Антонина Ивановна каждый год в день моего «появления».
Их хрущёвка стала моей тюрьмой. Спала я на раскладушке в прихожей. Ела остатки их ужинов. Одежду брали на «Верблюде» — всегда на вырост. «Дорастёшь», — говорили. Но к моменту, когда вещи становились впору, они уже расползались по швам.
В школе дразнили «найдёнышем». Шёпот за спиной: «Беспризорка».
Я не плакала. Вместо слёз копила силу. Каждая насмешка становилась кирпичиком в стене моего характера.
В тринадцать начала подрабатывать: разносила газеты, выгуливала соседских псов. Деньги прятала в дыру под плинтусом. Однажды Антонина Ивановна их нашла.
— Украла? — шипела она, мнут купюры. — Гнилая кровь…
— Я заработала, — ответила я.
Она швырнула деньги на стол:
— Плати за хлеб. За крышу. Пора.
К шестнадцати я работала после школы. В восемнадцать уехала в Питер — с рюкзаком и картонной коробкой. В ней — единственное сокровище: фото новорождённой, сделанное медсестрой до того, как «мать» исчезла.
— Она тебя не любила, Сашенька, — сказала на прощание Антонина Ивановна. — И мы тоже. Но хотя бы не лгали.
В общаге делила комнату с тремя девчонками. Ела «Доширак». Училась до седьмого пота — только пятёрки, только повышенная стипендия. По ночам работала в круглосуточном «Пятёрочке». Сокурсники смеялись над моей поношенной одеждой. Я их не слышала. Слышала только голос внутри: «Я найду её. Покажу, кого потеряла.»
Нет боли сильнее, чем чувствовать себя ненужной. Оно въедается в кожу, как ржавчина.
Дмитрий знал мою историю. Знал, как я поднималась. Как рвалась вперёд, будто за мной гнались.
— Это не принесёт тебе покоя, — говорил он.
— Мне не нужен покой, — отвечала я. — Мне нужен конец этой истории.
Жизнь любит подкидывать шансы там, где не ждёшь. На третьем курсе нам дали задание — разработать рекламную кампанию для нового йогурта.
Три бессонных ночи. Вся боль вылилась в эту работу. Когда я защищалась, в аудитории повисла тишина.
Через неделю завкафедрой ворвался в аудиторию:
— Александра! Из «Яндекса» видели твой проект. Хотят встречи.
Предложили не зарплату, а долю. Я подписала, руки дрожали — терять было нечего.
Год спустя стартап взлетел. Моя доля превратилась в сумму с шестью нулями. Хватило на квартиру в центре Москвы, на новые проекты.
Жизнь закружилась. В двадцать пять у меня было своё жильё — светлое, просторное. Привезла туда лишь рюкзак и ту самую коробку. Казалось, прошлое осталось за дверью.
Но счастья не было. Только пустота.
— За твоей спиной тень, — сказал Дмитрий.
Я согласилась. Тогда он предложил помощь. Дмитрий работал в частном сыскном агентстве. Год поисков. Сотни ложных следов. И наконец — она.
Светлана Владимировна Ковалёва. 48 лет. Разведена. Живёт в обшарпанной пятиэтажке на окраине. Работает уборщицей. Детей нет. «Детей нет» — эти слова обожгли сильнее всего.
Он показал её фото. Измождённое лицо. Потухшие глаза.
— Она ищет работу, — сказал Дмитрий. — Убирает квартиры. Ты уверена?
— Абсолютно, — ответила я.
Дали объявление. Дмитрий вёл собеседование в моём кабинете. Я наблюдала через камеру.
— Опыт есть, Светлана Владимировна? — спрашивал он официально.
— Да, — она теребила потрёскавшиеся руки. — В офисах, в клининговых… Стараюсь.
— Работодатель требовательный. Чистота должна быть идеальной.
— Я понимаю. Мне очень нужна эта работа…
Голос её дрожал, спина сгорблена. Ничего не осталось от той гордой девушки.
— Возьмём вас на испытательный срок, — сказал Дмитрий.
Когда она ушла, я подошла к столу. На нём лежал её паспорт. Документ женщины, подарившей мне жизнь и отнявшей любовь.
— Ты уверена? — спросил Дмитрий.
— Теперь — больше чем когда-либо, — ответила я.
Через неделю она пришла в мой дом. С ведром и тряпками. Сгорбленная тень прошлого.
Первая встреча была короткой. Я кивнула, делая вид, что занята.
Она не узнала меня. В глазах — лишь страх потерять работу.
Я наблюдала, как она моет мои полы, гладит мои блузки, начищает мои зеркала. Оставляла чаевые — не из жалости, чтобы возвращалась.
Два месяца. Восемь уборок. Светлана Владимировна стала почти невидимкой.
Иногда я ловила её взгляд на моих фото: у Кремля, на презентациях, с коллегами. Она всматривалась. И я спрашивала себя: «Узнаёт?»
Дмитрий ворчал:
— Ты мучаешь её. И себя.
Возможно. Но остановиться не могла.
А потом всё изменилось.
Она задержалась у книжной полки. Взяла моё выпускное фото. Я стояла в дверях, видела, как её пальцы дрожат над стеклом.
Я подошла.
— Узнаёте? — спросила холодно.
Фото задрожало в её руках. Она обернулась, испуганная, как пойманная воровка.
— Простите… Пыль в глаза…
Я села, сердце бешено стучало.
— Садитесь, — сказала я.
Она опустилась на край стула, сжав руки.
— Вы так похожи… — прошептала она. — На одну девочку. Много лет назад…
«Я помолчала, глядя в её глаза, и вдруг поняла, что месть — это просто ещё одна клетка, из которой пора выйти.»
