В той давней истории, что до сих пор шепотом передают у нас на работе, словно тень прошлого нависла над всеми. Уже две недели, как все только о том и говорят — с вздохами, с пересудами, с бесконечными спорами: кто же прав в этой истории? Коллектив раскололся надвое. А всё из-за отменённой свадьбы нашей тихой, скромной Людмилы.
Людмила — такая хрупкая, будто ветка берёзы под зимним снегом. Ей всего двадцать пять, тоненькая, воспитанная, даже в спорах никогда не повышала голоса. Все давно ждали, когда же она решится замуж — с её женихом, Артёмом, они встречались почти два года. Отношения казались идеальными — ровные, тёплые, на радость всем. Артём всегда провожал её с работы, дарил цветы, устраивал романтические вечера, возил на отдых в Крым. Казалось, он — тот самый, надёжный, как дубовый столетний ствол.
Предложение он сделал красиво — с кольцом, с дрожащими руками, с искренними словами. Людмила сияла. Начали готовиться к свадьбе. Казалось, ничто не помешает, но… вмешалась её сестра — Валентина. Старшая, громкая, вечно впутывающаяся в неприятности. Полная ей противоположность. Грубая, резкая, не раз замеченная в нетрезвом виде, приходившая к сестре на работу с криками: «Дай пятьсот рублей, до зарплаты рукой подать!»
Валентина никогда не стеснялась просить. Но не на хлеб — а на вино, на водку, на что покрепче. Её и в ларьке у метро знали, и у нас в офисе — слишком часто она являлась в подвыпившем состоянии. Артём видел, как она врывалась в их квартиру, как закатывала сцены, и потому держался от неё подальше. Даже на семейные посиделки не звал. Людмила его понимала — сама ничего не могла поделать с сестрой, та жила, как хотела, словно вихрь, сметающий всё на пути.
Но, несмотря ни на что, Артём сделал шаг — предложение было принято, кольца куплены, ресторан забронирован, дата назначена. Оставалась неделя до свадьбы, когда случилось то, что всё перевернуло.
В тот роковой вечер Людмила позвала Артёма к родителям — познакомить поближе. Всё началось мирно. Валентина, к удивлению всех, была трезва и вела себя тихо. Но это оказалось затишьем перед бурей.
Ближе к ночи, когда стол уже пустовал, Валентина вдруг налила себе полный стакан, выпила залпом и разрыдалась. Сначала шёпотом. А потом… прорвало.
— Сына вспоминаю… Где он теперь? Как живёт?.. Ведь я отказалась… после родов подписала отказ…
Воздух в комнате словно застыл. Людмила побледнела. Мать попыталась увести Валентину на кухню, но та уже не могла остановиться:
— Родила здорового мальчика… А потом… испугалась. Одна, без гроша в кармане, без отца… Подписала бумаги. Бросила его… Простите…
Артём сидел, не двигаясь. Смотрел на Людмилу, на Валентину, снова на Людмилу — будто пытался понять, знала ли она. Людмила лишь кивнула. Да, знала. Но молчала. Никогда не говорила.
Наутро Артём пропал. Не явился на работу, не брал трубку. А через день разослал всем гостям сообщения — свадьбы не будет. Людмиле сказал коротко:
— Не могу быть в семье, где ребёнка выбросили, как пустую бутылку. Прости.
С тех пор Людмила будто стала тенью. Ходит на работу — бледная, без капли румян, глаза пустые. Ни с кем не говорит. Замкнулась в себе. А офис бурлит: одни говорят — Артём струсил, не разобравшись. Другие — что Людмила должна была рассказать самой. Что правда, даже самая горькая, должна быть сказана, если хочешь идти под венец.
Я до сих пор не знаю, кто прав. Валентина разрушила всё, но разве только она виновата? Ребёнка родила — и отреклась. Семья знала. Молчала. Никто не протянул руку, чтобы спасти того малыша.
А Артём… может, просто испугался, что и Людмила однажды что-то утаит. Что в этой семье привыкли прятать правду — пока она не разорвёт чью-то жизнь на части.
И теперь в том самом кабинете, где ещё недавно обсуждали платья, цветы и торт, висит тяжёлое молчание. А Людмила… всё так же тихо садится за стол, не поднимает глаз, не улыбается. Лишь однажды я услышала, как она прошептала в телефон:
— Нет, мама, он не вернётся. И я не злюсь. Просто… больно. Очень…
