Вернулся домой раньше обычного и застал тёщу за глажкой моих вещей: теперь даже бельё боюсь оставлять в квартире.
Никогда не считал тётю Катю плохим человеком. Наоборот, уважаю её — как мать жены, как женщину, вырастившую хорошую дочь. Но уважение не значит, что можно врываться в чужую жизнь без спроса. И вот я стою посередине комнаты, онемев, наблюдая, как она проглаживает мой шёлковый костюм, а её подруга Надежда Степановна степенно потягивает чай из моей любимой чашки. И внутри всё клокочет — от унижения, от злости, от бессилия.
С самого начала я понимал: жить вместе — не вариант. Жена уговаривала, мол, экономия, помощь с ребёнком. Но я сразу знал — мы с тёщей слишком разные. Пусть она добрая, хозяйственная, неутомимая, в её доме мне будет душно. Оставили мою квартиру. Я настоял, чтобы не сдавали её: пусть будет запасной вариант. Жена сначала не понимала, но потом согласилась — тут наши правила, наш порядок.
Тёща приходила часто. Слишком часто. Пока это было в наше присутствие — терпел. Она была как ураган с тряпкой — замечала каждую пылинку, немытую тарелку, неубранную обувь. То драила плиту, то выскребала пятна, которых я даже не видел. Жена её уговаривала: «Мама, отдохни», — но ей будто неведома усталость.
Я смирялся. У меня работа, подработка, дом, устаю так, что еле на ногах стою. Если ей хочется мыть полы трижды в день — пусть. Главное, чтобы в мои дела не лезли.
Иногда она капризничала — просила купить что-то редкое, ворчала из-за немытой кастрюли или контейнера, который «пора выбросить». Но это ещё можно было пережить.
А потом случилось то, что разделило всё на «до» и «после». Я вёз документы по работе, и меня облили водой из проезжающей машины. Весь в грязи, мокрый до нитки. Позвонил начальнику — тот сказал: иди домой, в таком виде в офисе не появишься.
Захожу в квартиру и слышу голоса. Сердце ёкнуло: может, жена пришла раньше? Но нет — тётя Катя. С Надеждой Степановной. На гладильной доске — мой костюм, который я стираю только вручную. Она гладила его обычным утюгом. Подруга что-то рассказывала, смеялась, не замечая, как у меня подкашиваются ноги.
Сдавленно спросил: «Как вы вошли?» Тётя Катя пожала плечами: «А что, родной, мать не может проведать дочь? У меня ключ есть». Ключ, который дала ей жена — «на всякий случай».
Но как объяснить, что этот «случай» — не потоп и не война, а просто её желание перебрать мои вещи? Что теперь страшно заглядывать в шкаф — вдруг она уже там копала? Что противно от мысли, как чужие руки трогали моё бельё?
Они ушли. Спокойно, даже обиженно. А я потом долго сидел в ванной, разглядывая испорченный костюм, и не понимал, что болит сильнее — вещь или моё самолюбие.
На следующий день поменял замки. Жене сказал жёстко: никаких ключей. Думаю поставить камеру в прихожей. Хотя бы знать, кто и когда заходит.
Теперь не могу расслабиться. Не чувствую себя хозяином в собственном доме. И дело не в испорченной одежде, а в том, что у меня отняли право на личное. А самое страшное — жена даже не понимает, в чём проблема…
Вывод: границы — это не стены, а воздух. Без них жить невозможно.
