Моя свекровь всю жизнь обожала своих дочерей. А теперь я должна ухаживать за ней на склоне лет.
У неё было трое детей: моему мужу, Вадиму, не повезло родиться последним. Казалось, он всегда был для неё лишним. Вся её любовь и забота доставались старшим дочерям — Галине и Светлане. Им она помогала во всём: с ремонтом, с детьми, с долгами, с покупками. А нас с Вадимом она словно не замечала.
За десять лет брака мы не получили от неё ни копейки помощи. Ни подарков, ни звонков, ни визитов. Нас не звали на семейные торжества, дни рождения внуков, даже на её собственный юбилей. Когда она удостаивала нас редким разговором, он был сухим и холодным.
Когда у нас родился сын, я втайне надеялась: может, внук смягчит её сердце. Но нет. Она даже не приехала посмотреть на него. Бросила в трубку: «Жаль, не девочка», — и положила. Вадим переживал, искал причину, потом смирился. Мы держались только на моих родителях. Именно они помогали нам: забирали внука, когда мы работали сутками, подкидывали продукты, поддерживали морально.
Свекровь давно стала для нас чужой. Мы отправляли ей смс на праздники — и всё. Казалось, эта страница нашей жизни перевёрнута.
Но всё изменилось, когда её увезли в больницу. Врачи вынесли приговор — болезнь, лишающая человека подвижности. Вадим, узнав, бросил всё и помчался к ней. Вернулся другим — злым, потерянным, с тенью в глазах. Он всегда был добряком, а тут впервые в жизни закричал.
Оказалось, после больницы ей нужен постоянный уход. Дочери быстро устроили «семейный совет» и решили, что это наша обязанность. У одной, мол, маленький ребёнок, у другой — дача в Ленинградской области, и ездить в город неудобно. Ни слова о том, что у нас тоже работа, ребёнок, что мы никогда не были для неё семьёй.
Предложение «отдать» нам её квартиру звучало как насмешка. Тем более что всё своё имущество она давно переписала на дочерей. Дачу — Галине. Машину — Светлане. В качестве «благодарности», как они это назвали. А теперь вдруг вспомнили о брате, которому всегда доставались крохи. Но когда Вадим отказался, на него обрушились крики: «Бездушный! Не достоин нашей фамилии!»
А я просто устала. Мне жаль её, честно. Но она — чужая. Я не готова ухаживать за той, кто всю жизнь делала вид, что нас нет. Вадим теперь сам не свой — его грызёт чувство вины. Но разве есть долг перед тем, кто годами унижал тебя безмолвием?
Он сказал: если сёстры хотят, чтобы мать была под присмотром, пусть продадут её трёшку и наймут сиделку. Он готов скинуться деньгами, но не жизнью. Потому что у нас — своя жизнь. Своё здоровье. Своё право на покой.
Я знаю: старость — не радость. Но почему расплачиваться должны те, кого всю жизнь отвергали? Где были эти «доченьки», когда ей стало плохо? Почему теперь они в стороне, а я, чужая, должна стать её сиделкой?
Знаю, многие осудят. Скажут: «Родителей не выбирают». Но в этой истории слишком много боли. Слишком много несправедливости.
И главное — слишком поздно.
