Свекровь примчалась «спасать» сына от насморка, а меня отпихнула, как пустую кастрюлю
Порой кажется, что самое тяжёлое испытание для женщины — вовсе не токсикоз, не вечная уборка и даже не чужие болячки. Нет, настоящий ад начинается, когда приходится отстаивать право быть женой перед лицом свекрови, готовой на подвиги ради «своего мальчика». Которому, между прочим, уже тридцать пятый год пошёл. Он давно умеет отличить ОРВИ от апокалипсиса. Но только не для своей матушки…
Мой Сергей приболел. Банальная простуда: сопли, кашель, температура 37,2. Никакого ковида, обоняние на месте, терапевт махнул рукой — мол, само пройдёт. Чай с лимоном, проветривание, покой. Он не ныл — и в аптеку сбегал, и картошку почистил. Я ж на восьмом месяце, таскать тяжести мне нельзя. Работу не бросал — директор у него жёсткий, свой бизнес, и каждый больничный как шаг в пропасть. Зарплата скромная, но верная. А я вот-вот в декрет, каждая копейка на вес золота.
Делали всё по науке: тёплый плед, чай с вареньем, горчичники — окружила заботой, как могла. И всё бы ничего, пока мой болтун не ляпнул маме по телефону, что чихает. Той самой, которую просили не беспокоить. Через час — она уже в маршрутке. Последний ночной рейс, хотя мы живём аж в Люберцах, а она — в Бутово. Полночь на часах, а она уже ломится в дверь.
Сергею пришлось встать, встречать, потому что мне на таком сроке по ночам шастать не положено. И вот она — царица бабьего царства — вкатывается в квартиру и берёт бразды правления. Первый указ: «Окна наглухо закрыть! Вас тут всех ветром сдует!» Второй: «Где у вас чайник? Я травы целебные привезла, надо срочно заливать!» — и это в полпервого ночи. Третий: «Ты, Ленка, иди-ка отсюда. Тебе рожать скоро, а ты тут в инфекции шарахаешься.»
С этого момента я будто испарилась. Я — взрослая тётка, жена, будущая мать — внезапно стала лишней в собственном доме. Теперь лечит мама. Мама знает лучше.
Она набрала его шефа и, несмотря на вопли Сергея, заявила, что сын при смерти и на работу не явится. «Работа не волк, а лёгкие не купишь!» — гаркнула она в трубку и бросила. Сергей сидел, бледный как мел, и жалко кряхтел. Я попыталась вставить слово — куда там.
Потом принесла витамины, которые прописал врач. Получила лекцию о «вредной химии» и «аптечном разводе». Купила бананы — услышала, что в них одни нитраты. Сварила Серёже любимый борщ — получила нагоняй: «Только говяжий бульон лечит простуду!» Жаль только — он с детства ненавидит говядину, его от неё воротит.
Она затеяла уборку с «Белизной» каждый час. А то, что Сергей от хлорки чуть не теряет сознание — ерунда. Главное — по старинке, как при Союзе. Покупай таблетки, разводи травки, получай выговор, а сама — не отсвечивай.
Терпение лопнуло. За ужином попробовала аккуратно вставить: мол, мама, мы вам благодарны, но давайте без фанатизма, я ведь тоже переживаю… Она перебила: «Ты ещё молоко на губах не обсохло. Где у вас тут банки продают?»
Я попросила Сергея — пусть скажет маме, чтобы ехала домой. Тихо, вежливо. Он молчит. Он её боится. Он предпочитает отсидеться. А я не могу. Потому что скоро роды, и ясно: как только появится малыш, всё повторится. Она будет пеленать, кормить, учить жизни. Моё мнение — снова в мусорку.
И страшно. Не только за себя. Страшно, что за время его «лежания» шеф найдет другого работника. А дальше что? Останемся без денег? А мама поможет? С её пенсией в пятнадцать тысяч? Я и так уже экономлю на всём, лишь бы ребёнку хватало.
А сейчас я сижу одна на кухне, слушаю, как она за стеной раздаёт указания, и понимаю — битва только начинается. Но я больше не намерена молчать. Потому что это — моя семья. Мой ребёнок. Моя жизнь. И я имею на это полное право.
