Тёща примчалась «спасать» сына от простуды, а меня оттолкнула, как пустую коробку.
Порой мне кажется, самое страшное в жизни женщины — это не токсикоз, не бесконечные пелёнки, не даже чужой грипп. Хуже всего — отстаивать право быть женой, когда на горизонте возникает мама мужа, готовая на всё ради «своего мальчика». Между прочим, мальчику тридцать пять. И он вполне способен отличить ОРВИ от апокалипсиса. Но только не для своей матери…
Мой муж Игорь приболел. Обычная осенняя хворь: сопли, горло, 37.2. Никакого ковида, запахи чувствует, тесты чистые, участковый развёл руками — сезонное. Тёплое питьё, свежий воздух, отдых. Он не лентяйничал — и в аптеку сбегал, и полы протёр. Я ведь на восьмом месяце, мне тяжело. С работы не уходил — директор у него жёсткий, ИПшник, каждый больничный как шаг в пропасть. Зарплата скромная, но верная. А я скоро в декрет, каждая копейка на вес золота.
Мы с Игорем действовали по науке: плед, чай с липой, ингаляции — я хлопотала вокруг него, как умела. Всё шло хорошо, пока он — по глупости, от недосыпа — не проболтался о недомогании в разговоре с матерью. С той самой, которую решили не тревожить. И уже через сорок минут — она летела в маршрутке. Последний ночной рейс, хотя мы живём на другом конце Екатеринбурга. Полночь на часах, а она уже ломится в дверь.
Игорю пришлось встать, встречать её, потому что я, в таком состоянии, ночью по улицам шляться не могу. И вот она — ураган в юбке — врывается в квартиру и мгновенно перехватывает бразды правления. Первая команда: «Окна наглухо закрыть! Простуженного ветром сдует!» Вторая: «Где у вас чайник? Я травы привезла, будем заливать!» — и это в час ночи. Третья: «А ты, сноха, марш в спальню. Тебе рожать, а ты тут по бактериям шляешься.»
С этого мгновения я словно испарилась. Я — взрослая женщина, жена, будущая мать — стала лишней в этом спектакле. Теперь лечит мама. Мама лучше знает.
Она набрала его шефа и, несмотря на мольбы Игоря, объявила, что сын при смерти и на работу не явится. «Найдёшь другого работника, а лёгкие не купишь!» — проревела она в трубку и бросила телефон. Игорь сидел, белый как мел, слова вымолвить не мог. Я попыталась вставить хоть что-то — тщетно.
Потом я принесла витамины, которые прописал врач. Получила тираду о том, что это «сплошная отрава» и «бесполезная ерунда». Купила груши — услышала, что в заграничных фруктах одни пестициды. Сварила Игорев любимый борщ — получила нагоняй: «При простуде только говяжий бульон!» Вот беда — он с детства ненавидит говядину, его от неё воротит.
Она потребовала ежечасную уборку с «Белизной». А то, что от запаха хлора Игорю плохо — её не волнует. Главное — по старым ГОСТам. Покупай таблетки, заваривай зелья, докладывай о температуре, но сама — не смей вмешиваться.
Я больше не выдержала. За ужином попыталась мягко, почтительно, с почтением вставить слово. Мол, свекровушка, спасибо, но давайте вместе, я ведь тоже переживаю за мужа… Она перебила: «Ты ещё зелёная. Где у вас тут банки продают?»
Я попросила Игоря — пусть скажет матери вернуться домой. Тихо, ласково. Он молчит. Он её боится. Он предпочитает глотать обиды. А я не могу. Потому что скоро роды, и я уже вижу: как только появится малыш, всё начнётся сначала. Она будет лечить, кутать, учить. Моё мнение — снова в мусорку.
И мне страшно. Не только за себя. Я боюсь, что за время его «болезни» директор и правда найдёт нового менеджера. А тогда что? Мы без денег останемся? А мама — поможет? Со своей учительской пенсией? Я и так уже отказываю себе во всём, чтобы ребёнку хватило.
А сейчас я сижу одна на кухне, слышу, как она за стеной распоряжается, и понимаю — эта война только начинается. Но я больше не намерена молчать. Потому что это — моя семья. И мой ребёнок. И моя жизнь. И я имею на это полное право.
