Вернулась домой раньше обычного и застала свекровь за тем, как она гладит мои вещи. Теперь даже оставлять грязное белье в корзине страшно.
Всегда считала её хорошим человеком. Уважала как мать моего мужа, как женщину, вырастившую такого сына. Но уважение — не повод переступать границы. Сейчас я застыла в дверях, глядя, как она разглаживает МОИ шёлковые платья, а её подруга Раиса Петровна лениво потягивает чай из моей любимой кружки. В горле ком. От злости, от беспомощности.
Ещё до свадьбы я твердо знала: жить вместе — нельзя. Сергей уговаривал: «Мама поможет, сэкономим». Но я чувствовала — не срастётся. Она — хлопотунья, я — ценитель личного пространства. Остались в моей квартире, и я настояла не сдавать её. На всякий случай.
Свекровь бывала у нас часто. Слишком. Пока мы были дома — терпела. Она вечно находила «грязь»: пыль на люстре, пятно на фартуке, крошку под столом. То драит плиту, то отмывает стены. Сергей уговаривал: «Мама, отдохни», — но для неё отдых — смена одного дела на другое.
Я закрывала глаза. У меня две работы, устаю так, что падаю без сил. Пусть хоть полы моет круглосуточно, лишь бы не лезла в мой мир.
Но потом — перелом. Возвращалась с документом от начальника, и грузовик окатил меня грязью с ног до головы. В офис сказали: «Иди домой, в таком виде нельзя».
Открываю дверь — голоса. Обрадовалась: Сергей? Нет. Свекровь с подругой. На гладильной доске — мои шелковые блузки, которые я стираю только вручную. Она гладит их обычным утюгом! Раиса Петровна хохочет, даже не глядя на мой окаменевший вид.
«Как вы вошли?» — еле выдавила. Свекровь удивлённо: «У меня ключ. Разве мать не может навестить сына?» Ключ, который дал Сергей — «на экстренный случай». Но разве мой шкаф — ЧС?
Они ушли, обиженно хлопнув дверью. А я сидела в ванной, разглядывая испорченную блузку, и не понимала, что болит сильнее: вещь или моё право на неприкосновенность.
Наутро сменила замки. Сергею сказала чётко: «Никаких ключей». Теперь перед уходом проверяю шкафы — вдруг снова хозяйничали. Муж не понимает: «Мама же хотела помочь».
Я больше не чувствую этот дом своим. Дело не в вещах. В том, что моё «только моё» перестало существовать. И страшнее всего — даже любимый человек не видит проблемы.
