Если бы кто-то сказал мне, что одно слово может разрушить всё — любовь, годы заботы, общие мечты — я бы лишь рассмеялась в ответ. Теперь же я живу с этой правдой, как с ножом в сердце. Потому что в центре этой истории — ребёнок. Наш сын. Её внук. Которого она обожала… до той минуты, когда узнала, что он «не её кровь».
Мы с Димой познакомились в институте. Мне — двадцать два, ему — двадцать четыре. Юные, беспечные, с горящими глазами. Мечтали о большой семье — трое детей, дом у леса, собака. Несмотря на то, что ютились в съёмной однушке под Нижним Новгородом, считали каждую копейку, а «рестораном» для нас был раз в месяц чебуречный ларёк у метро. Но мы были счастливы. Беззаветно.
Год попыток — и тишина. Анализы, врачи, больницы. У меня — всё в порядке. У Димы… Приговор. «Нулевой сперматогенез». Объехали пол-России, даже консультировались в Питере у светил репродуктологии. Вердикт единогласный. Он запил. Говорил: «Беги, Ленка, пока не поздно». Но я не могла. Я выбрала не гены — я выбрала его. Его смех по утрам, его привычку гладить мои волосы, когда я плачу. Решили: донор.
Клинику подобрали с деликатными врачами. Дали нам анкеты, Дима сам выбрал — парня с его статью, русыми вихрами, такими же серо-голубыми глазами. Ни разу не пожалела.
Свекровь, Татьяна Викторовна, сгорала от нетерпения. Каждую встречу: «Ну что, Леночка, когда уже?» Устраивала гулянья, когда я забеременела. Тащила вязаные пинетки, домашнее варенье, дежурила со мной в ЖК. Я даже начала верить, что нам повезло с ней.
Когда родился наш Алёшка — в честь отца — свекровь плакала от счастья. Стала «гипербабушкой»: распашонки от «Детского мира», кукла-говоруша, прогулки в парке. Даже ссорилась с моей матерью — кто первый возьмёт внука на руки. Потом мирились под коньяк, смеялись. Как в добром сериале.
Правду знали только мы. Но Алёша — вылитый отец. Та же улыбка, жесты. Свекровь умилялась: «Дима, да это твой клон!» Муж молча сжимал губы, а я шептала:
— Может, скажем?
Он — «не сейчас». Боялся. Стыдился.
Шли годы. Сын подрастал, свекровь таскала ему конструкторы, твердила: «Внук у меня пока один — вот и балую!» Но это «пока» резало слух.
А потом она завела пластинку: «Когда второго рожать будете? Алёшке же скучно!» Сначала — шутки. Потом — намёки. А в тот роковой день, когда она приперлась с гигантским мишкой из «Ашана» и очередным «Ну когда же?!», я не выдержала.
— Татьяна Викторовна… Алёша — от донора. У Димы… бесплодие. Второго не будет.
Тишина. Её лицо стало каменным. Глаза — пустыми. Алёшка потянулся к ней, а она… отшатнулась. Без слов. Без криков. Просто встала и ушла, хлопнув дверью.
Дима, узнав, пробормотал:
— Всё… началось…
Неделя. Месяц. Тишина. Муж съездил к ней — вернулся серый. Говорила о чём угодно — о пробках, о новых туфлях, — но ни слова о внуке. Как будто его не существовало. А через два месяца выяснилось: переписала квартиру. Не на Алёшу. На дочь соседки. Хотя ещё в прошлом году клялась: «Всё — внуку!»
Недавно Алёше стукнуло четыре. Она не пришла. Не позвонила. Я сглотнула ком в горле, когда он спросил:
— Мам, а баба Таня меня больше не любит?
Дима винит меня: «Надо было молчать». Но я не могла! Не могу врать, когда меня душат этими расспросами.
Верю в одно: что её любовь к Алёше — пусть не по крови — всё же переборет эту гордыню. Что она позвонит. Приползёт. Обнимет его и прошепчет:
— Ну что, солнышко, как дела?
Потому что семья — не в генах. А в том, кто держит тебя за руку, когда ты учишься ходить. Надеюсь, она вспомнит… Пока не стало слишком поздНо её звонок так и не раздался.
