Свинцовый свет
Когда Сергей вернулся в свой городок, затерявшийся среди березовых перелесков Подмосковья, никто не понимал, зачем. Он бы и сам не смог объяснить. Утро выдалось серым, с моросящим дождём, который тут же растворялся в асфальте. Он встал, заварил крепкий чай, собрал потрёпанный рюкзак, положив туда кожаную куртку, пахнущую пылью и старыми воспоминаниями, зажигалку «Турбо», подаренную когда-то Димкой, и билет в один конец. Билет он выбрал наугад, будто неведомая сила направляла его пальцы по экрану.
Город встретил его запахом мокрой листвы, старого железа и грустными тенями от облупившихся пятиэтажек. Почти всё осталось, как пятнадцать лет назад — только краска облезла ещё сильнее, ржавчина на качелях въелась глубже, а вывески магазинов мигали тускло, словно им не хватало сил. Главное — изменился он сам. Или, может, стал ближе к тому, кем был раньше? В это верилось с трудом.
Его звали Сергей. Когда-то он уезжал отсюда, хлопнув дверью так, что стекла задрожали, сунув в рюкзак пару вещей и выдернув из семейного альбома одну фотографию — где мать обнимает его за плечи, а он, угрюмый подросток, смотрит в сторону, будто уже знал, что ничего хорошего не выйдет. Тогда ему казалось, что он не просто уезжает — он срывает с себя прошлое, вырывается на свободу, в настоящую жизнь.
Теперь свободы не чувствовалось.
На вокзале его никто не ждал. Он и не надеялся. Поезд остановился, двери открылись с усталым скрипом, люди спешили — к родным, к автобусам, по делам. Сергей остался на перроне, сжимая ремень рюкзака, глядя на облупленную скамейку под вывеской «Касса». Всё было до тошноты знакомо, до звона в висках.
Мать перенесла инсульт. Дома она лежала почти недвижимо, лишь глаза водила по потолку. Он звонил пару раз — трубку брал отчим. Говорил сухо, без лишних слов. У того теперь была новая семья, маленькие дети, которые вряд ли знали о существовании Сергея.
Сестра пропала где-то в Москве, оставив лишь открытку с Красной площадью и каракулями: «У нас всё ок». Подписи не было. Сергей искал её — звонил, писал, но в ответ была тишина. Потом он махнул рукой. Устал.
Он снял комнату у тёти Любы — той самой, что в детстве кормила его пирожками с картошкой, мазала зелёнкой разбитые коленки и рассказывала, как её муж тридцать лет проработал на заводе, пока не умер от инфаркта. Её дом не изменился: обои с пятнами, старый плед с оленями, телевизор под вышитой салфеткой. Тётя Люба, сгорбленная, пахнущая лавандой и дешёвым одеколоном, покачала головой.
— Ну что, Сережа, опять к нашей разрухе? Не приглянулся тебе большой город? — спросила она, наливая чай в чашку с отбитым краем.
Он пожал плечами. — Так надо. Просто… надо.
На четвёртый день он пошёл к старым сараям.
Там, в шестнадцать, они с Димкой копались в раздолбанной «Волге», доставшейся от дяди. Мечтали довести её до ума и махнуть на юг, к Чёрному морю. До моря они не доехали. В тот год Димку посадили — пьяная драка, нож, труп. Местные шептались: «не повезло парню», но Сергей знал — ему повезло, что не его. Он стоял рядом, когда всё случилось, но просто развернулся и ушёл.
Потом — институт, работа, жизнь, похожая на чужой пиджак,
