Побеждённые свободой: история одного флакончика
С Павлом мы знакомы давно, но по-настоящему сблизились лишь пару лет назад. Оба пережили тогда тяжёлые разводы — каждый свой второй. Не спивались, нет, скорее наоборот: спортзал, велопрогулки, утренние пробежки. Нас объединяла не водка — а свобода. И страх снова её потерять.
Павел вышел из брака измождённым, будто его не суд разводил, а по нему прошлись гусеничным трактором. Бывшая устроила настоящую войну за каждую ложку, за эмоции, за мебель. У меня получилось мягче, но тоже без оваций. Освободились мы почти одновременно, словно сбросили с плеч мешки с цементом.
Отчётливо помню тот вечер, когда мы катались по аллеям Сокольников, и он внезапно отпустил руль, раскинул руки и закричал во всё горло:
— Сво-бо-да-а-а!
Дворовые псы залились лаем, бабушки на лавочках осенили себя крестом, а мы хохотали, как двое сбежавших с Колымы. Но это было настоящее счастье. Яркое, громкое, без оглядки.
Целый год жили, будто на воле: без обязательств, без нытья, без бесконечных разборок. Худели, молодели, встречали рассветы. Оказалось, семейная жизнь не только старит душу — она ещё и раздаёт бока. А свобода лечит.
Как-то вечером заехал к Пашке — купил новый велик, хотел похвастаться. Возились в прихожей, цепь измазалась в масле, пошёл отмыться. И тут — она. Маленькая розовая баночка на полочке. Крем. Женский.
— Па-а-авел! — крикнул я с подозрением. — Это что за колдовство?!
— А, это Лизкино, — отозвался он, будто так и надо.
— Какая ещё Лизка?
— Ну, я тебе не говорил? В общем, познакомился с девчонкой… Елизавета, адвокат, загружена по уши. Иногда ночует. Ну и крем оставила. Чтоб не таскаться с ним.
Я стиснул зубы:
— Началось…
— Что началось?
— Оккупация. Первый симптом. Как в «Чужом»: сначала капля, потом слизь, а потом — тварь, разрывающая тебе грудь.
Пашка ржал. Я — нет. Потому что знал: женщины не штурмуют, они просачиваются. Им не надо ломать стены — они заползают в твою жизнь, как сквозняк под дверь. Сначала баночка. Потом зубная щётка. Потом тапки. Потом — она сама.
Через неделю он позвал в гости, познакомить. Лиза — красивая, сдержанная, в тонких серёжках и дорогом кашемире. Накормила нас пастой и пиццей с ананасами (да, вот такая извращёнка). Когда мыл руки, увидел в ванной уже две щётки — и ещё один флакон. Хмыкнул: «Инфекция расползается».
А потом настал день, когда Павел не поехал кататься.
— Сегодня не могу, — сказал.
Я приехал один, злой, решительный, хотел выдернуть его из этой западни.
Он открыл дверь в халате. Халате! У человека, который ещё месяц назад ходил в шортах и шлёпанцах на голую ногу!
— Сань, ну предупредил бы хоть…
Из спальни донеслось:
— Паш, кто там?
— Да… Санька. Насос пришёл взять…
Пошёл умыться. И понял: ванная уже не его. Пена для бритья и паста жались в углу. А вокруг — розовое царство в баночках. И заколки на полке. Поражение было полным.
Потом помогал с мебелью. Собирали шкаф, вешали полки. Лиза командовала:
— Это — на балкон. Это — выкинуть. И это — тоже убрать.
Пашка попытался возразить. Тщетно. А потом она обернулась ко мне:
— Тебе велосипед не нужен? У нас он только пыль собирает.
Вот так. Свобода сдаётся не с боем. Она угасает тихо — под шуршание юбки и запах туалетной воды. Женщина приходит — и отвоёвывает всё: полку, крючок, подоконник, шкаф. Потом — душу.
Прошёл год. С Пашкой переписывались редко. Велосипед зарос паутиной. Он отвечал всё неохотнее. Я катался один. Грустно. Зато свободно.
А потом и ко мне пришла Она. И через месяц — робкий вопрос:
— Можно я оставлю у тебя крем?
И я не сказал «нет». Улыбнулся. Как дурак. Потому что уже влюбился.
Теперь всё. Баночка заняла своё место. Сценарий ясен.
Я пропал. Всё.
Прощай, свобода.
