Когда-то давно в одном из старых дворов Москвы жила-была Аграфена Петровна. Проснулась она как-то утром от ласковых лучей солнца, пробивавшихся сквозь занавески. В квартире царила непривычная тишина — ни детского плача, ни звонков с просьбами «посиди, бабушка, с Ванюшкой хоть до вечера». Потянулась старушка, улыбнулась потолку и осознала — сегодня ей не нужно никуда спешить, ни перед кем отчитываться, ни о ком беспокоиться.
Встала, побрела на кухню, насыпала в турку ароматного кофе, поставила на плиту. Воздух пах неожиданной свободой. На столе лежал потрёпанный блокнот — тот самый, куда она когда-то записывала сказки для внучки. Были у Аграфены Петровны и писательские амбиции, да всё как-то не складывалось. Сначала школа, где преподавала, потом замужество, рождение Наденьки, развод, бесконечные заботы. А теперь вот — внук.
Ванюшка появился в её жизни внезапно, как и вся взрослая жизнь Надежды. Дочь, ещё вчера резвившаяся на студенческих вечеринках, вдруг позвонила тогда и, запинаясь, проговорила:
— Мам, я беременна. Мы с Иваном решили оставить ребёнка.
Аграфена молча опустилась на табурет, крепче сжала в руках телефон и лишь тихо произнесла:
— Поняла, дочка.
С той минуты всё завертелось. Надя с мужем продолжали учёбу, а внук остался на бабушке. Бесконечные пелёнки, манные каши, ночные бдения. Молодые оправдывались просто:
— Мам, ты же сама мечтала о внуках. Вот и нянчись.
Старушка терпела. Не жаловалась. Но с каждым днём чувствовала, как её собственная жизнь ускользает, словно вода сквозь пальцы. Просыпалась она уже не с мыслями о новых сказках, а с планом по кормлению и прогулкам Ванюшки.
Но в то утро она твёрдо решила — хватит.
Тем временем на другом конце города впопыхах собиралась Надежда. Под глазами — тёмные круги, на руках — хнычущий Ваня. В одной руке — сумка с подгузниками, в другой — конспекты. Иван стоял у окна, договариваясь с преподавателем о консультации.
— Надюш, успеешь к маме отвезти? — спросил он, на ходу застёгивая пиджак.
— Успею… — сквозь зубы процедила она. — Всё, как всегда, на мне. А ты будто и не отец.
Выскочила из квартиры, едва застёгивая пальто. Ваня закатил истерику в автобусе. В голове у Нади стучало: «Только бы мама была дома…»
Подошли к знакомой двери. Постучали. Тишина. Потом шаги. Дверь открылась. На пороге стояла Аграфена Петровна — спокойная, с чашкой кофе. Волосы небрежно собраны, на плечах старенький плед. Но в глазах — незнакомая твёрдость.
— Здравствуй, мам. Мы ненадолго. Завтра экзамены — и больше не будем тебя тревожить, — начала Надя, заранее смягчая голос.
Аграфена глубоко вздохнула. Сделала глоток кофе. И сказала:
— Нет.
— Как нет? — ахнула Надежда.
— Не возьму Ваню сегодня. И завтра тоже не возьму. Устала я. Не потяну. И главное — больше не хочу быть вашей бесплатной нянькой.
Иван попытался вставить:
— Аграфена Петровна, ну мы же учимся, времени совсем нет…
— А у меня есть? — голос старушки зазвенел, как зимний лёд. — Я тоже человек. У меня мечты есть. Хочу сказки писать. Хочу пожить для себя. Я ещё не древняя старуха, чтобы заживо хоронить себя под грузом ваших дел.
— Значит, мы тебе в тягость? — горько усмехнулась Надя.
— Вы мне — родные. Но семья — это уважение. Это не когда тебе вечером звонят и ставят перед фактом. Это не когда за твоей спиной решают, что тебе «всё равно делать нечего».
Повисла тишина. Ваня притих. Молодые стояли, не зная, что сказать. Наконец, Надежда холодно бросила:
— Ладно. Уходим. Но, мама, когда тебе помощь потребуется — вспомни этот день.
— Непременно вспомню, — кивнула Аграфена Петровна. — Только я попрошу, а не поставлю перед фактом.
Они ушли. Тихо, не хлопнув дверью. А старушка вернулась на кухню. Села. Открыла блокнот.
Рука дрожала — не от страха, а от осознания, что впервые за долгие годы она поступила по-своему. Стала выводить первые строки. С каждой буквой дышать становилось легче, а мир — просторнее.
В тот день она впервые за много лет почувствовала, что снова принадлежит себе. И это чувство было дороже всего на свете.
