Деда, ек! тянул за руку худой, в огромном пальто внук Алексей, топча на месте и пальцами щупая губы.
Я, Иван Петрович, косо взглянул на мальчишку и поглубже затянул на шее красный с чёрным клетчатый шерстяной шарф, от которого бахрома каждый раз врезалась в лицо Сашке, когда я наклонялся и шептал чтото.
Сейчас её тонкие ниточки жёстко поцарапали замёрзшее лицо ребёнка. Саша поморщился, тер руки по щекам и снова, будто бы в страдании, посмотрел в мои глаза.
Что же! рычал я. Ты говоришь «ек»? Скажи «есть», понял? и бросил свой взгляд, прожжённый морщинами, в глаза внука. Наши глаза почти зеркальны: один крошечный отражённый образ другого.
Но у меня в глазах видят многое, чего я почти не хочу видеть, слёз не лью, а лишь жёсткой непокорностью сжигаю. У Саши же всё сводится к дому и саду, иногда я вожу его в «пивнушку», к «товарищам», как я назвал своих приятелей. Его глаза часто плачут, но тихо, чтобы не слышали.
Ек пробормотал мальчишка.
Есть! отрубил я.
Ек, ек
Мы бы так сидели, пока снег всё дальше покрывал бы белой простынёй наши непонятные друг другу мысли, если бы к нам не подошла женщина, Аглая Николаевна, повар из столовой «Всем по щам», сверкающая гирляндами рядом с нами.
Ваня, ты? крикнула она, откашлявшись. Какой у тебя шарф, батюшка! Красный, будто от Деда Мороза!
Да. Этот шарф у меня уже давно, зачем интересоваться? пробурчал я, наклонившись к её груди.
Ой, не сердись. Ты опять вёл ребёнка кудато? Людочка ведь не пришла? спросила Аглая, кивая на Алексея.
Людочка в командировке, сухо ответил я. На месяц, сказала, что меня не будет ждать. Она улыбнулась, отряхивая снег с шапки Саши.
Помнишь, как в первый раз я пришла в ваш дом? сказала она, глаза блестели. Дедушка уже давно не появлялся. Больному с инвалидом не хочется, а ты, Иван, родил себе другого, нормального. Понял, Саша?
Не понял, пробормотал я, пожимая плечами. Может, и не надо
Не нам судить, а вам жить, подбодрила Аглая, наполняя воздух ароматом супа и котлет. Давайте лучше зайдем в столовую, сегодня у меня выходной, Юля подменит меня. У всех будет место у плиты! воскликнула она, размахивая рукой, как полк в походе.
Не время, сказал я, отодвигаясь. Пора домой!
Я не хотел возиться в чужом углу, да и время уже поджимало. Лучше добраться до восемнадцатого этажа, включить лифт, пока я указывал бы Саше кнопки, а он, как обычно, пытался бы оторвать мою руку, а я ругался бы, что он вырастет неучем.
Так и ушли, а Аглая наблюдала за нами с лёгкой грустью. Ей хотелось заботиться о ком, не важно. Подогреть, накормить, приласкать. Не меня, конечно, а этого боязливого мальчишку.
Зима не кончалась. Людочка прыгала из командировки в командировку, я регулярно вёз Сашу в сад, ворчал, поправлял шапку, застёгивал пальто дрожащими руками. И вновь шёл наш красный шарф, как маяк в метели уставшего города, а Аглая наблюдала за нашим передвижением.
Однажды, в особенно тяжёлый период, я уже не мог дальше идти один, и Аглая заставила нас зайти в её столовую.
Я говорю, мы не пойдём! Домой, Алексей! закричал я, протягивая руку тёте.
Но я понимал, что мы подошли к границе, дальше лишь темнота и отчаяние. Саша иногда плачет во сне, ищет маму, а я держу её руку, но он отталкивает меня.
Твоя глупая любовь! ворчал я. Мама сейчас в ресторане, поднимает бокалы, а ты тут
Раздумывая, я согласился зайти к Аглае на работу.
Вот и правильно, Ваня! Что у вас дома? А у меня шарлотка! Пойдем!
«Всем по щам» была полна до отказа. Дешево, но сытно, как дома. Меню простое: суп, жаркое, гречка «покупечески», салат, компот, иногда плов. Я готовил, как умею, без особой помпы, но вкусно.
Как вам, ребята! говорила Аглая, когда её благодарили.
Все так и происходило. Я готовил себе, как семье, с пухлыми детишками и мужикомтрудягой. Он пил рюмку, закусывая селедкой, обсуждая политику, пел песни. Я хотел троих детей, не важен пол, а лишь тепло и молоко. Но так не вышло.
Почему я один? Никому об этом не рассказывал. Живу, и всё. Земляматушка полна таких женщин.
В столовой проходили мимолетные взгляды на меня, Сашу и повариху. Завсегдатаи кивали, приветствовали хозяина трактира.
Садите его, голодного Сашу! открыла дверь Аглая, ведя в небольшое помещение с двумя столами и кроватью. Садитесь, берите стул, как медвежонок.
Я нехотя раздрался, дрожал от холода, который длится уже неделю. Кости ноют, хотелось бы дома, чай с вареньем, булка и сон. А Саша
О том, что с Сашей чтото не так, Людочка сразу сообщила отцу после выписки.
Уронили? нахмурился я. Не доглядела?
Нет, не хотела рожать, теперь мучается с ним, с досадой сказала Люда.
Всё будет хорошо! Саша! громко звал молодой мужчина, наклоняясь над кроваткой.
Через месяц, три, пять, он исчез.
Я понял, что её мечта о «всё будет хорошо» пустой звук. Она вскричала в трубку:
Иван? шепотом спросила она.
Мы не разговаривали полтора года после ссоры на её дне рождения, когда она выгнала меня с праздника, сказав, что я ей мешаю. Я уехал в старую квартиру, жена умерла давно, сердце разбито. Однажды, готовясь к театру «Щелкунчик» в Кремле, билеты выпали случайно, а она осталась дома, пока её мать уносилась из квартиры. С тех пор я ненавижу «Щелкунчик», а она меня.
Люда! Мама умерла! прошептал я, держась за галстук.
Она же не слышала, была холодна до сердца. Всё было её долгом, а я её «стандарт». Я не смог.
В мои командировки Люда отправлялась, а я оставлял Сашу у себя: утром в саду, вечером домой, мыл, причесывал, жарил яичницу вдвоём. Мы ели молча, стучали вилками. Я пил рюмку, а в душе просыпался учитель.
После мытья посуды я садился с утомлённым Сашей на диван, включал «Юность», выпуск за выпуском. Саша смотрел на картинки, а я указывал пальцем, прося повторить слова. Он пытался, сначала наблюдал за моими губами, потом пробовал выговорить, но путался, я злился, журнал падал, он засыпал.
Любил ли я мальчика? Не знал. Любил, но не понимал, и помочь не умел
Налетайте! Саша, возьми ложку! ввалилась в комнату Аглая, ставя поднос с тарелками. Саша отвернулся и заплакал.
В саду Галина Егоровна, сжимающая его губы, пыталась всосать в него суп, но он всё отгонял её. Я же…
Она пришла, поставила табуретку, уселась и начала есть. Тепло от моей холодной руки в автобусном парке, где я работал, разлилось, пахло лавровым листом и солёными огурцами.
Мы с твоим дедом знакомы уже тридцать лет, да? начала она, глядя в Сашу. Всё было: ругались, мирились, я даже жену ему предлагала! подала Саше ложку супа. Вкусно? Всегда надо есть вкусно, Саша. И жить надо радоваться.
Как радость? Один мальчик без мамы, я с ним не умею возмущался я. Может, таблетки? Люда отказывается, диагноз не ставит. я рычал.
Радость отовсюду, строго ответила она. Нужно улыбаться и жить.
Саша, как птенец, протянул руку к ложке и погладил меня по плечу.
Прости, Саша, отвлеклась, сказала женщина, набрав супа и кормив мальчика.
Мы дошли до котлет, пюре, где тётка Даша рисовала смешные рожицы, а потом их перемазывала. За чаем я подала шарлотку, ту, что обычно приношу в гости, и мы сидели, наслаждаясь теплом.
Я любил её выпечки. Жена не пекла, но принимала их с благодарностью, не ревную её. А ещё я любил слушать, как Аглая поёт низким голосом, из глубины сердца, заполняя комнату. Я подпевал, Саша тихо напевал последнюю строку про коня, бегущего по маковому полю. Этот конь он сам, юный, неумелый, спотыкается, но продолжает бежать.
Мы посидели у тёти Даши, я встал, прогнал сон, приказал Саше собираться домой. Аглая помогла одеть мальчика и сказала:
Ваня, звони, если чтонибудь понадобится. Я помогу.
Я кивнул
Через пять дней мне стало плохо: проснулся, не мог встать, кашель скручивал меня в одеяло, голова кружилась, наступила ночь. Саша сидел на краешке моей кровати в колготках и кофте.
Ишь, ты оделся, прошептал я, улыбаясь. Саша, я тебя люблю, слышишь? Я тебя очень люблю!
Первый раз сказал это вслух. Я понял, что надо говорить.
Ты не понимаешь? спросил я.
Саша бросился к моим грудям, прижал голову к подбородку, обнял меня крепко. Я стал для него всем: и мамой, и отцом, и всем вокруг. Он всё понял.
Позже к нам пришла Аглая, стучала в дверь, уговаривала открыть. Дверь открылась, в прихожей стоял я, уже поседевший.
Что здесь происходит? рычала она. Позвоним, рука отвалится? Молчи, ипохондрик! Люда тебя спасёт! крикнула Аглая, таща сумки на кухню.
Я терпел её уколы, больные, «стыдные», в пятую точку. Саша в эти минуты гладил меня по голове.
Не плачь, всё будет! шептала она и ввела иглу.
Я застонал, потом рассмеялся, схватил внука, прижался к нему под мышками.
Не ври! Не ныти! Ты у меня есть! шептал я.
Саша, будто пробудившись, сказал ясно:
Я тебя люблю, понял?
Понял, пожал я плечами и заплакал от радости. Аглая улыбнулась, сказав, что радость должна быть рядом, даже босой.
С того дня наш дуэт стал завсегдатаем «Всем по щам». Я каждый день ждал, когда Аглая выглянет в окошко, если была её смена, а если нет всё равно приходила, кормить нас.
Договоримся, Аглая, на берегу? сказал я. Между нами только дружба и уважение.
Конечно, рассмеялась она. Тебя ещё надо откармливать, чтоб всё было в порядке.
Я отнёс ей букет хризантем, она приняла его с улыбкой.
Цветы уже давно не цвели в саду, заметил Саша, а я подпевал: «Любовь живёт в моём больном сердце». Мы смеялись, Саша подпрыгивал, день был хорош, а я хорош.
И так, пока жизнь шла своим чередом, мы шли по улицам, держась за руки, и даже в самых тяжёлых моментах находили свет в простых вещах.
