Дедушка, ёк! тянул за руку сутулого, укутанного в слишком длинное пальто, юнцу Алексей, топтался на месте, щупая губы пальцами.
Георгий Петрович косо взглянул на внука, затянул на шее красночёрный клетчатый шарф, длинный, шерстяной, с бахромой. Бахрома всё время вбивалась в лицо Алексея, когда дед наклонялся и шептал чтото в его ухо.
В этот момент ниточки шерсти кололи нежное, покрасневшее от мороза личико мальчишки. Алексей поморщился, протёр щёки пальцами и вновь, почти жалобно, посмотрел в глаза деду.
Ну! гаркнул он, чуть рыча. Чёто ты, ёк, говоришь? Скажи «Есть»! Пойми, понял? глаза его, раскрашенные красными прожилками, сверлили внука.
Их взгляды были словно два зеркала, одно в отражении другого. У Георгия Петровича глаза видели много, но не желали плакать, лишь горели строгой непокорностью, а у Алексея глаза охватывали лишь дом и садик, иногда дед водил его в «пивную», к «товарищам», как он называл своих друзей. Эти глаза плакали тихо, чтобы не услышали.
Ёк шепнул мальчишка.
Есть! воскликнул дед.
Ёк, ёк
Снег продолжал падать, покрывая их белой простынёй, но рядом с ними остановилась женщина Василиса Николаевна, повар из столовой «Всем по каше», сиявшая огоньками гирлянд.
Ванька, ты тут? крикнула Василиса, откашлявшись. Какой же у тебя шарф, батюшка! Красный, как у Деда Мороза!
Я. И шарф мой старый, зачем ты? буркнул Георгий, уткнувшись носом в её грудь.
Ой, хватит ворчать, Ваня. Что за ребёнок опять в твоих руках? Людка с сыном не рядом? кивнула она, глядя на Алексея.
Людка в командировке, сухо ответил дед. Её нет дома уже месяц. Хм, вон она на меня ругается, а ты, Ваня, всё ещё крутите старые споры?
Я вспомнил, как бабка первая ночь её раздражённо продолжил Георгий. Давно её не видел. Ей тяжело, а он с инвалидом возится. Он родил себе нового, нормального. Понял, Алексей? подмигнул он внуку. Алексей пожал плечами. Не понял. Может, и лучше так.
Нам не судить, а вам только бы мир. мягко вмешалась Василиса, аромат её блюд супа, котлет и чегото сладкого обволакивал воздух. Саша (теперь Алексей) почувствовал лёгкое урчание в желудке.
Слушай, в саду не ест, а она, Галка, молчит, а он всё так и бубнит. Я пойду домой, но ты, Алексей, скажи «есть», тогда куплю булку. сказал Георгий, сжимая брови.
Василиса взглянула на него, прикусила нижнюю губу, затем резко хлопнула ладонью по спине внука, заставив его слегка пошатнуться.
А вот моё слово: голодного ребёнка я не оставлю. И он не инвалид, он просто отстаёт, но догонит всё равно. Поймёшь, Алексей? кивнула она.
Мальчик лишь бросил взгляд, чувствуя, как в животе сжимается неприятность.
Пойдём в столовую, я сегодня свободна, Юля меня подменит. Места хватит всем! энергично разогнала её Василиса, будто ведущая полк в бой.
У нас нет времени. Сколько ещё? отозвался Георгий. Пойдём домой.
Он не хотел тратить силы на чужие дела. Лучше дойти до дома, подняться на восьмой этаж, а в лифте тыкать Алексея в кнопки, считая этажи. Алексей будет дерзать, а дед ругаться, что внук растёт неучем.
Саша (Алексей) замолчит, потом снова зашепчет своё «ёк», безмолвный неуч
И они ушли. Василиса смотрела им вслед с лёгкой печалью. Ей хотелось заботиться, но не о Георгии Петровиче он ей не по вкусу! А о маленьком Алексее
Зима не смолкала, Людмила (мать) прыгала из одной командировки в другую, дед всё так же вёз внука в сад, ворча и шутя, поправляя шапку, застёгивая пальтишко. Они шли, сверкая красным шарфом, как маяк в метели утомлённого города, а Василиса наблюдала их путь.
Однажды, в особенно тяжёлый период, она не выдержала и затащила их в свою столовую.
Я говорю, не пойдем! Домой, Алексей! рявкнул дед, протягивая руку внуку.
Он понимал, что они уже достигли границы. Дальше лишь тёмные бездны. Алексей иногда искал мать, нюхал её шубку в прихожей, а дед его пугал.
Твоя мать тебе не нужна! Она в ресторане, бокал в руке, а ты тут стоишь ворчал Георгий. Но я всё же зайду к Даше на работу.
Вот и правильно, Ваня! У меня шарлотка! Пойдём! воскликнула Василиса, пролагая путь.
«Всем по каше» была полна, дешёво, но сытно, как дома. Подавали суп, жаркое, гречку «покупечески», салат, компот, иногда плов. Василиса училась у своего ухажёра готовить так, чтобы всё выглядело «вахвах». Сладкая морковь, мелко нарезанный лук, отдельные рисинки, без слипшихся комков, блестящие, с маслом, с мясом в достатке.
Как вам, ребята! говорила она, когда её благодарили.
Так и было. Готовила, как дома, для большой семьи с пухлыми детками и трудолюбивым мужем. Пусть он пил рюмку, заедал солёную селёдку, разговаривал о политике, пел песни. Главное чтоб был. Даша всегда мечтала о троих детей, пол не важен, важен тёплый комочек, сосущий её грудь. Но не всё сложилось
Почему Василиса одна, она никому не открывала. Жила, и всё тут. На землематушке мало таких женщин
В зале, где сидели мужчина, мальчик и повариха, ктото из завсегдатаев кивнул, как бы приветствуя хозяина трактира. Даша тоже кивала: «Сытый человек добрый человек».
Сюда, Алексей, голодный, открыла она дверь служебного помещения, где стояли столы, кровать и шкаф. Что, замерзли? Сейчас будем есть! Садись, вот стул для тебя, а дедовский тоже возьмёт.
Георгий нехотя раздрал одежду, дрожал от болезни, в которой уже неделю ломали кости. Саша (Алексей) стоял рядом.
Уронили? спросил дед, нахмурившись. Не доглядела?
Нет, я не хотела рожать, теперь мучаюсь с ним, с досадой ответила Люда.
Всё будет хорошо, Саша! позвал молодой мужчина, наклонившись к кроватке.
Люда? удивлённо спросил в трубку Георгий, спустя полтора года без общения.
Я не могу больше молчать, шепнула она, вспоминая отца, с которым поссорилась в день рождения.
Отец уехал в квартиру, оставленную родственниками; мать умерла давно. Через годы Люда упала, пытаясь надеть новые сапоги, и всё изменилось.
С тех пор Георгий ненавидел «Щелкунчика», а Люда отца, который не пустил её в Кремлёвский дворец.
Люда! Ты не понимаешь, мать умерла! прошептал он, сжимая галстук в руках.
Но Люда была холодна до самого сердца. Её только «долг» и «стандарт» имели значение. Саша не соответствовал им, и она отстранялась от него, пока Георгий ухаживал за внуком, водил его в сад, мыл, готовил яичницу, вместе молчали за столом, а дед иногда выпивал рюмку и становился педагога́м.
Он мог сидеть с Алексеем на диване, листать «Юность», указывать пальцем на картинки и просить повторить. Алексей пытался, глядя на дедовы губы, пытаясь выговорить слово, но путался, дед ругался, журнал летел на пол, а мальчик уставал.
Любил ли дед мальчика? Он не знал. Любил, наверное, но не понимал, как помочь.
Дети, берите ложку! ввалилась в комнату Василиса, неся поднос, и поставила его на стол.
Мальчик отвернулся, заплакал.
В саду Галина Егоровна, сжав губы, пыталась заставить Алексея съесть суп, но он сопротивлялся, ругаясь.
Мы знакомы с твоим дедом уже тридцать лет, начала Василиса, обращаясь к мальчику. Ты уже вырос, а я всё ещё кормлю тебя. Вкусно? вливала она суп, заставляя его проглотить.
Радость откуда? спросил Алексей, один без мамы. Что мне делать?
Отовсюду, резко ответила она. Нужно улыбаться, сжать зубы и жить.
Алексей, как птенец, протянул руку к ложке, схватил её и погладил Василису по плечу.
Прости, я отвлеклась, сказала она, набирая больше супа и кормя мальчика.
Суп быстро закончился, потом была котлета, пюре, и чай с шарлоткой, которую она обычно приносила в гости. Георгий любил её пироги, а жена не пекла, но принимала их с благодарностью.
В конце концов, когда Иван (Георгий) слышал, как Василиса поёт низким голосом, от сердца, вся комната наполнялась звуками, а Саша (Алексей) тихо подхватывал последнюю строчку песни о коне, мчащемся по маковому полю.
Позже дед резко встал, прогоняя сон, и приказал Саше собраться домой. Василиса помогла одеть мальчика и, отойдя, сказала:
Ваня, звони, если чтонибудь понадобится. Я помогу.
Он кивнул.
Через пять дней Иван почувствовал ухудшение, не мог встать, кашель скручивает его в постели, а Алексей просыпается, словно в ночном кошмаре.
Ишь, ты оделся, прошептал дед, улыбаясь. Саша, я тебя люблю, слышишь? Я тебя очень люблю!
Он сказал это впервые, и мальчик, обняв дедушку, заплакал от радости. Дед был ему всем: матерью, отцом, всем миром. Алексей понял.
В дверь постучала Василиса, уговаривая открыть. Дверь открылся, и в прихожей стоял бледный Георгий.
Что тут происходит? рычала она. Позвони, а то рука отвалится! Не будь мороченым! произнесла она, бросая сумки на кухню.
Она делала Ивану уколы, больные «стыдные», в пятой точке. Алексей отводил взгляд от дедовой головы, гладил его по волосам.
Не плачь, всё пройдёт, шептала она, но в то же время ввязывала иглу в тело.
Иван стонал, потом заорал, упал на спину, схватив внука и качая его под мышками.
Ты врет, брат! шептал он. Что мне ныть, если ты рядом!
Саша (Алексей) нашёл в себе слова, и летом, сидя с дедом у реки, чётко сказал:
Я тебя люблю, понял?
Понял, пожал дедом плечами и, отвернувшись, заплакал от радости.
Василиса наставляла радоваться, и она была права: рядом с ней был свет, а Люда исчезла, как тень.
С тех пор дед и внук стали постоянными гостями «Всем по каше». Василиса каждый день смотрела в окошко, ждала их, даже когда была не на смене, и всё равно приходила кормить.
Давай, Василиса, договоримся! сказал Георгий. Между нами только дружба и уважение.
Конечно! рассмеялась она. Тебя ещё надо откормить, чтоб всё было в порядке.
И дед, улыбаясь, принёс ей букет хризантем, а Алексей, наблюдая, спросил:
Хризантемы уже давно отцветали?
Да, но радость живёт в сердце, ответила она, продолжая петь романсы, пока они вместе наслаждались последним кусочком пирога.
