Меня зовут Владимир. Мне 72 года. Живу один в стареньком домике на окраине тихого городка, где когда-то кипела жизнь. Вот в этом самом дворе мой сын гонял босиком по траве, звал меня мастерить шалаш из старых покрывал, вместе мы жарили картошку на костре и строили планы на будущее. Казалось тогда, что это счастье — на всю жизнь. Что я нужен, что важен. Но годы идут своим чередом, и теперь в доме только тишина. Пыль на самоваре, шорох мыши за печкой, да редкий лай соседского Барбоса за окном.
Моего сына зовут Дмитрий. Его мать, моя покойная супруга Галина, ушла из жизни почти десять лет назад. После этого он стал для меня единственной ниточкой, связывающей с прошлым, где ещё оставалось тепло и смысл.
Растили мы его с любовью, но и строгость в воспитании не забывали. Я вкалывал без устали, руки мои знали только работу. Галина была душой нашего дома, а я — его опорой. Не всегда был рядом, но когда требовалось — приходил на помощь. Начальнику кланялся на работе, но дома был отцом. Учил его кататься на велосипеде, сам чинил его первую «пятёрку», на которой он потом уехал учиться в губернский город. Я им гордился. Всегда.
Когда Дмитрий женился, я искренне радовался. Его супруга — Анастасия — показалась мне скромной, степенной. Перебрались они на другой конец города. Думал: пусть живут, обустраиваются. А я помогу, чем смогу. Надеялся, что стану часто видеть внуков, читать им сказки на ночь. Но вышло иначе.
Сначала звонки стали короче. Потом — только по праздникам. Я несколько раз сам заходил — с пирогом, с гостинцами. Один раз дверь открыли, но сказали, что у Насти голова болит. Второй — малыш спит. А в третий просто не ответили. После этого перестал ходить.
Не ругался. Не упрекал. Сидел и ждал. Думал: у них свои заботы, работа, детей растить — скоро наладят визиты. Но время шло, а стало ясно — в их жизни для меня места нет. Даже в день памяти Галины они не пришли. Лишь позвонили — и всё.
Недавно случайно встретил Дмитрия на улице. Он вёл за руку сына, нёс покупки. Окликнул его — сердце ёкнуло от радости. А он обернулся, взглянул, будто на незнакомца. «Пап, как ты?» — спросил. Я кивнул. Он тоже. Сказал, что спешит. И ушёл. Вот и весь разговор.
Долго шёл пешком домой. Шёл и думал — где допустил ошибку? Почему родной сын стал чужим? Может, был излишне суров? Или, напротив, слишком мягок? А может, просто стал обузой — со своими воспоминаниями, старостью, грустью…
Теперь я сам себе и семья, и опора. Завариваю чай, перечитываю письма Галины, иногда выхожу на лавочку и наблюдаю, как резвятся соседские ребятишки. Соседка Нина иногда машет рукой. Я киваю в ответ. Так и коротаю дни.
Сына люблю. По-прежнему. Но больше не жду. Видно, такова участь родителей — отпускать. Вот только никто не предупредит, что однажды ты станешь лишним в жизни того, ради кого дышал.
И, должно быть, в этом и есть настоящая взрослость. Только теперь не ребёнка. А отца…
