Мой сын был моей опорой и другом всю жизнь. Но после свадьбы между нами выросла стена.
Я не верила, что родная кровь способна так измениться под чужим влиянием. Мой единственный сын, Дмитрий Иванов, всегда казался идеалом — отзывчивый, внимательный, с душой открытой как русское поле. Таким он оставался даже взрослым. До женитьбы мы были неразлучны: встречались каждые выходные, часами болтали за чаем, делились горестями и смеялись до слёз. Вместе чинили ветхий дом в пригороде Нижнего Новгорода, оставшийся от покойного мужа. Но всё рухнуло, когда в его жизни появилась Ярослава Петровна.
На свадьбу молодые получили от её родителей однокомнатную квартиру в центре, свежую после евроремонта. Я ни разу не ступала на их порог, но Дмитрий показывал фото: бежевые стены, модный диван, люстра «под хрусталь». После смерти супруга у меня остались лишь старые украшения — саратовские гарнитуры, кольца с гранатами, что копила со студенческих лет. Отдала всё, сказав: «Переплавьте, если не понравится». Хотела помочь, как мать должна.
Но Ярослава… С первого взгляда видно — острая, как серп. Заметила, как она пересчитывала свадебные конверты, пригубливая шампанское. С одной стороны, расчётливость — не порок, но с такими лучше держать порох сухим. Нынешние невесты часто видят в муже кошелёк, тратят его кровные на шубы да курорты, а потом — развод и дележ. Страшно за Дмитрия, но слова не скажешь — обидется.
Через полгода Ярослава объявила: «Детей заводить не будем. В однушке тесно, а на ипотеку не потянем». Говорила громко, будто оправдывалась, но я слышала подтекст. Мой дом, хоть и с щелями в брёвнах, стоит на участке, который уже в черте города. Зимой топишь печь сутками — пенсии на дрова не хватает. Только Ярослава и предложила: «Продай развалюху, купи хрущёвку, остальные деньги — нам на трёшку. Тогда и о внуках подумаем».
Понимаете? Хотят, чтобы я, старуха, ютилась в пятиметровой кухне, а они прикарманили бы землю. А там и квартиру отнимут, сославшись на «плохие условия». Сначала готова была согласиться, если помогали бы рублём. Теперь? Никогда! С Ярославой расслабляться нельзя — подставит, не моргнув.
Дмитрий приезжал пару раз, уговаривал: «Зачем тебе огород? В квартире и уборки меньше». Я стояла на своём: «Земля дорожает каждый год. Сейчас продавать — всё равно что золото за гроши отдать». Предложила обмен: они переезжают ко мне, я — в их квартиру. Но Ярослава взвилась: «Ты хочешь, чтобы мы вкладывались в твой сарай, пока ты живешь в нашем гнёздышке?». Ей подавай готовое, даже если мой вариант выгоднее.
А потом слегла с воспалением. Температура вёдрами лилась, голос пропал. Звонила Дмитрию, умоляла привезти хоть супу. Раньше он бы мчался, сломя голову. Теперь пришёл через день. Сварил растворимый «Фервекс», швырнул на стол пачку цитрамона — без упаковки, будто из дешёвой аптечки. Спасла соседка Агафья — принесла борщ, малиновое варенье, грела мне ноги в тазу. А сын? Ушёл, бросив: «Мать, ты же крепкая, справишься».
Мой мальчик был моим солнышком. Я верила ему, как самой себе — не просто сын, а продолжение души. Но женитьба всё перевернула. Мы стали чужими, будто нас разделила река времени. Он — моя плоть, моя молитва, но теперь его сердце бьётся в такт другой. Ярослава встала меж нас берёзой-исполином, а я осталась на обочине — старая, ненужная. Разум шепчет: отпусти. Но душа всё ждёт, что он вспомнит наши вечера у печки, мои сказки под треск поленьев… Ждёт, пока надежда тает, как снег под весенним солнцем.
