Последняя встреча в осеннем парке
Они встречаются в том же парке Горького, где всё началось двадцать лет назад. Не по плану, а по прихоти осеннего ветра, который, будто листает страницы чужих жизней, бродит по Москве.
Андрей идёт по аллее, укутанной золотыми фонарями, и в кармане пальто держит смятый билет на поезд, отправляющийся сегодня вечером. Он уезжает навсегда, и эта прогулка служит его тихим прощанием с городом, где прошло всё его лето, вся первая молодость.
А она сидит на их скамейке. На той самой, с отколотым уголком бетонного сиденья и таинственными инициалами «К.+С.», выцарапанными на спинке. Закутавшись в бежевый плащ, она глядит на пруд, где утки толкаются к берегу, прося хлеб у редких прохожих.
Андрей останавливается, и сердце его делает то старое, забытое движение не стучит, а качается, как маятник, измеряющий время назад. Он узнаёт её не по внешности, а по наклону головы, по тому, как она держит руки, сцеплённые на коленях.
Злата? произносит он, голосом хриплым и чужим.
Она оборачивается, не сразу, не испуганно, а будто ждала его. Серозеленые глаза расширяются.
Андрей? Боже Андрей.
Он подходит и садится рядом, оставив между ними расстояние, куда могло бы уместиться два десятилетия. В воздухе пахнет моклой листвой, дымом и дорогими духами не теми, что ароматом юности наполняли лето.
Что ты здесь делаешь? спрашивают они почти хором и неуклюже смеются.
Оказывается, она просто зашла прогуляться после лекций в институте, который находится неподалёку. А он прощается.
Наступает пауза, одновременно уютная и тяжёлая.
Помнишь, вдруг начинает она, глядя на воду, как мы впервые встретились? Ты катался на скейтборде и чуть не сбил меня.
Я не «чуть не», я всё-таки сбил, улыбается Андрей. Ты упала в лужу, а я, вместо извинений, орёт, что ты сломала мой скейт.
А я плакала не изза испорченных колготок, а изза того, какой ты невоспитанный, качает головой Злата, и в углах её глаз сверкают морщинкилучики, красивее любого украшения. А потом ты пришёл на следующий день с коробкой конфет «Белочка».
И мы просидели на этой скамейке до темноты, тихо добавляет он.
Память, как старый кинопроектор, включается и проецирует яркие, слегка выцветшие кадры: они жарят сосиски на костре с друзьями, а она, в грязи, кормит его вилкой, он притворяется, что кусает палец. Они бегут под проливным дождем после премьеры фильма, промокшие до нитки, и кричат от восторга. Он дарит ей на день рождения серебряное кольцо с крошечным сапфиром, отдав за него все летние заработки, а она плачет, прижимая ладонь к губам.
Сейчас они говорят об этом, слова льются легко, будто они не были спрятаны десятилетиями под слой быта и разочарований.
А помнишь, как поссорились изза того, куда поступать? спрашивает Злата. Ты хотел в Питер, я не могла уехать изза мамы.
Я был идиотом, шепчет Андрей. Говаривал, что если любишь, то поедешь куда угодно.
А я говорила, что если любишь, то поймёшь, вздыхает она. Мы были молоды и уверены, что любовь фантастическая сила, решающая всё. Но она оказалась хрупкой, как первый лёд на этом пруду.
Ветер срывает с клена очередную порцию листьев, и они кружатся в медленном, прощальном вальсе.
У тебя всё нормально? спрашивает он, уже зная ответ. Нормально не про их жизнь. У неё семья, работа, у него собственная компания в другом городе, свои заботы. Всё привычно, но не «хорошо» в том смысле, который вложили двое двадцатилетних на этой скамейке.
Да, отвечает она, и в её глазах он читает то же самое. Всё нормально.
Он тянет руку к карману, сжимает в ладони билет. Бумажка отрезает его от этого города, от этого парка, от неё.
Знаешь, говорит, вытягивая руку, я до сих пор помню запах твоих волос. Не духи, а именно волосы: смесь яблочного шампуня и солнечного света.
Злата смотрит на него, глаза блестят.
А я помню, как ты свистел. У тебя был особый свист на два пальца. Ты свистел, подходя к моему дому, и я выбегала на балкон, как безумная.
Он пытается сейчас свистнуть, но выходит тихий, несмелый звук. Навык потерян. Они снова улыбаются, на этот раз с лёгкой, пронзительной грустью.
Пора идти. Они встают с скамейки одновременно, будто по старой привычке.
Пока, Андрей, говорит она.
Пока, Злата.
Они не обнимаются, не целуются в щеку. Просто расходятся в разные концы аллеи, как двадцать лет назад, когда ещё верили, что увидятся завтра. Сейчас навсегда.
Андрей доходит до выхода из парка, оборачивается. Злата уже далеко, её силуэт растворяется в сумерках. Он достаёт билет, смотрит на размытые буквы и цифры, потом медленно, неспеша рвёт его на несколько кусочков и бросает в урну.
Он не уезжает с грузом. Он оставляет его там, где ему место. А сам идёт вперёд, навстречу холодному вечернему ветру, унося с собой лишь сладкий, далёкий аромат яблочного шампуня.
Выходя за ограду, городской шум обрушивается: гудки машин, крики прохожих, запах бензина и шаурмы из ларька у угла. Андрей застёгивает пальто и бессвязно свертывается к железнодорожному вокзалу, хотя поезд уже не ждёт.
Он идёт по знакомым улицам, и каждый угол теперь не просто часть города, а страница книги, которую они писали вместе. Кинотеатр «Родина», где они целовались под дождём. Кофейня, где Злата впервые попробовала турецкий кофе и сказала: «Вкус как горькая земля». Теперь там вывеска крупного банка.
Мысль о возвращении, о поиске её, о словах Что сказать? Что всё это время он искал её отражение в лицах незнакомых женщин? Что ни один успех не пахнет так сладко, как её шампунь? Это безумие. Они взрослые, с обязательствами, расписаниями, биографиями, не предназначенными друг для друга.
Тем временем Злата садится на другую скамейку, пройдя совсем немного. Она наблюдает, как ветер гонит по воде последние пожелтевшие листья, и думает, как странно устроена жизнь. Два десятилетия целая жизнь, сын, диссертация, привычный уклад и всё может исчезнуть за десять минут случайного разговора.
Она вспоминает, как он смотрел на неё тем же прямым, слегка испытующим взглядом, от которого когдато захватывало дыхание. Взгляд, который видел не уважаемого доцента, а ту самую девчонку со скейтом, промокшую до нитки и безумно счастливую.
Внезапно её охватывает острое, почти физическое желание встать, броситься, догнать его. Спросить: «А если?». Но её ноги не слушаются. Они привыкли к размеренности, к предсказуемости. Они знают дорогу к дому, к мужу, который, скорее всего, уже волнуется, где она.
Собрав мысли, Злата поднимается и идёт к институту, где ждёт её машина. Она идёт, не оборачиваясь к пруду, к скамейке, к призракам их молодости.
Андрей достигает вокзала. Огромное табло расписания блестит названиями городов, где его никто не ждёт. Он подходит к кассе.
Куда? спрашивает кассирша усталым голосом.
Он смотрит на неё, потом на руки, которые полчаса назад сжимали билет в никуда.
Никуда, тихо говорит. Я уже пришёл.
Он разворачивается и уходит от вокзала. Не знает, что будет завтра. Может, найдёт работу, может, снимет крошечную квартирку с видом на парк, а может, просто проведёт ещё несколько дней, вдыхая осенний воздух.
Он больше не ищет встречи с ней. Та встреча уже произошла. Она встряхнула его, заставила вспомнить, кто он есть под слоем лет и деловых соглашений.
Впервые за долгие годы ему некуда спешить. Он просто Андрей, который когдато любил Злату. И этого, как ни странно, было достаточно. Прошлое не вернуть, но от него можно перестать бежать. В этой остановке ощущается странная, горькая и целительная свобода.
Он идёт по опустевшим вечерним улицам, и город уже не музей утрат. Фонари зажигаются не как гирлянды прошлому, а просто освещают путь вперёд. Он ощущает лёгкое опустошение, будто в душе освободилось место для чегото нового. Прошлое, наконец, отпускает его не с грохотом захлопнувшейся двери, а тихим, облегчённым вздохом. И в этой тишине начинается чтото своё, настоящее.
