Тень холодного расчёта
С самого начала знакомства между Надеждой и её свёкром, Василием Петровичем, повеяло ледяным сквозняком. Будто стена изо льда встала между ними, отгораживая Надежду от того тепла, что она ждала в новой семье. Василий Петрович смотрел на неё, как на ненужную вещь, случайно занесённую в его безупречный мир. В его просторной квартире в пригороде Петербурга всё кричало о достатке: паркет с инкрустацией, иконки в серебряных окладах, люстры с хрустальными подвесками. Но за этим блеском таилась пустота — холодная, выверенная, как бухгалтерский отчёт в декабре.
Надежда избегала встреч. Её муж, Артём, уговаривал её быть терпеливее, твердя, что отец просто «не сразу принимает новых людей». Но каждый визит превращался в пытку. Разговоры неизменно сводились к цифрам: во сколько обошлась перепланировка, куда выгоднее вложить рубли, кто кому и сколько задолжал. Для Василия Петровича у всего была цена, даже у родственных узелков на память. Надежда чувствовала себя неудачной покупкой, которую вот-вот вернут в магазин.
Шли годы. Однажды ночью раздался звонок. Обычно твёрдый голос свёкра дрожал: он слег, и врачи разводили руками. Василий Петрович просил Надежду приехать. Она застыла, сжимая трубку. В памяти всплывали годы презрительного молчания, язвительные замечания, взгляды поверх очков. Ехать? Не ехать? Сердце рвалось между обидой и долгом. Долг победил. Она наскоро собрала вещи и поехала в тот дом, где пахло деньгами и одиночеством.
Надежда застала свёкра в кабинке. Василий Петрович лежал под байковым одеялом, лицо его посерело, глаза стали мутными. Он стонал о боли, о слабости, о том, что все его бросили. Надежда смотрела на него, пытаясь разгадать: это реальные муки или очередной спектакль? Но сомнения исчезли, когда он вдруг схватил её за рукав, бормоча: «Не уходи…» Она вызвала скорую, договорилась о госпитале, сутками дежурила у его койки в полутемной палате.
Лечение затянулось. Василий Петрович медленно приходил в себя. После выписки Надежда помогала ему по дому — мыла полы, варила куриный бульон, перебирала его бесконечные бумаги. Ждала хотя бы кивка, намёка на благодарность. Но однажды, сидя в своём кресле из кабаньей кожи, он сухо спросил:
— Сколько я тебе должен за хлопоты?
Надежда онемела, чувствуя, будто внутри что-то лопнуло, как перетёртая бечёвка.
— Да как вы можете?! Я помогала потому, что… потому что так должно быть! — её голос задрожал, словно от мороза.
— Не прикидывайся дурочкой, — свёкр криво усмехнулся, но в глазах не было даже искорки. — Я всегда плачу за работу. Это моя благодарность. Деньги — самый честный язык.
— Вы правда верите, что всё продаётся? — Надежда вцепилась в подлокотники. — Будь вы настоящим матерью, Артём сам бы примчался. Вам не пришлось бы ползать передо мной втайне от него.
Василий Петрович сморщился. Губы его дёрнулись, но он промолчал. В глазах мелькнуло что-то — то ли злость, то ли растерянность. «Чего онаНадежда резко развернулась и вышла, хлопнув дверью так, что задрожали хрустальные подвески люстры.
