«Я знаю правду о тебе»: как ложь калечит детство и лечится любовью
Татьяна уже гасила свет, когда из детской донеслось тихое, прерывистое всхлипывание. Сердце её ёкнуло, и она бросилась к кровати сына.
— Ваня, что случилось? — присела на край, коснулась его плеча.
Мальчик дёрнулся, уткнулся лицом в подушку и прохрипел:
— Уйди. Не хочу тебя видеть.
Словно ледяная игла прошла сквозь грудь.
— Ванюша, что ты говоришь? Почему?
— Потому что ты… ты плохая! — он поднялся, глаза мокрые от слёз. — Папа всё рассказал! Я знаю правду о тебе!
Вспомнилось, как всё началось — фраза, которую Виктор бросал в каждой ссоре:
— Раз такая умная — подавай на развод!
И каждый раз она глотала обиду, опускала глаза и оставалась. Так учила мать — терпи, держи семью, даже если жизнь стала похожа на тяжёлую ношу.
Но в тот день что-то внутри переломилось. Она взглянула ему в глаза и впервые не сдалась.
— Хорошо, — тихо сказала Татьяна.
Он остолбенел. Потом привычно усмехнулся:
— Отоспишься — передумаешь.
Но она не передумала. Всю ночь лежала без сна, вспоминая каждый год их брака. Крики. Равнодушие. Тень свекрови, которая решала за них всё — от штор до воспитания Вани. А когда поняла, что даже сын смотрит на неё как на чужую, осознала: её здесь больше нет.
Утром молча собирала документы. Виктор орал, выдёргивал провода, уносил кастрюли, полотенца, даже коврик из прихожей — всё, что куплено в браке, тащили из квартиры.
— Живи теперь без нас и без нашего добра! — бросила свекровь на прощание, сжимая увесистый мешок.
Татьяна стояла среди опустых стен и не плакала. Ни единой слезинки.
Суд прошёл без них — ни Виктор, ни его мать не пришли. И странно — через два года никто даже не попытался отобрать Ваню. Она работала, растила сына, не ждала любви, но любовь сама постучалась в дверь.
Сергей появился незаметно. Без громких слов, без обещаний, просто был рядом. Помогал. Слушал.
— Я понимаю, — говорил он. — У тебя сын, он на первом месте. Так и должно быть. Мы с ним подружимся.
Она тогда не знала, что эти простые слова однажды обернутся против неё.
Сначала всё было хорошо. Ваня и Серёжа играли, строили крепости из кубиков, смеялись. Но потом сын начал отдаляться. Избегал взгляда, отвечал резко. А той ночью и вовсе приказал уйти.
— Ты хочешь меня отдать! — закричал он, вскочив с кровати. — У вас будет свой ребёнок, а я вам не нужен! Вы меня в детдом сдадите!
Внутри всё обледенело.
— Кто тебе это сказал, Ваня?
— Папа! Он сказал, что ты уже договорилась, чтоб он меня забрал, потому что я мешаю!
С трудом сдерживая дрожь, она обняла его и прошептала:
— Никогда, слышишь? Никогда не оставлю. Ты мой. Самый родной.
Он сначала вырывался, но потом обнял в ответ. Только в глазах остался страх. Неуверенность. И это было хуже всего.
Прошло несколько дней. Ваня вернулся от отца сияющий — рассказывал, как катался на лодке, как ловил рыбу. А к вечеру сидел, уткнувшись в пол, и молчал.
— Ты был таким радостным… Что случилось?
— Ничего, — бросил он и отвернулся.
— Ваня, — она присела рядом. — Пожалуйста, скажи…
— Это ты его попросила, да? — вдруг вырвалось у него. — Чтобы он меня забрал, потому что я вам мешаю!
Больше не было сил. Она взяла телефон. Голос Виктора в трубке звучал вальяжно.
— Ну и чего ты хочешь? Он же с тобой, всё нормально.
— Хочу, чтобы ты не врал. Ещё раз услышу, что настраиваешь сына против меня — забудь о встречах. Понял?
— Ты мне угрожаешь? — просипел он. — Сама всё придумала!
— Правда? А Ваня сам придумал, что я его в детдом сдам, как только рожу другого?
Молчание.
— За два года ты трижды платил алименты. Хочешь, чтобы я подала в суд? Думаю, там оценят твои «сказки».
Снова тишина.
— Запомни, Виктор. Больше ни слова.
Она бросила трубку. Руки дрожали, но рядом был Сергей. Он молча подошёл, положил ладонь ей на плечо.
— Всё в порядке? — тихо спросил.
— Теперь да, — кивнула она. — Теперь я не отступлю.
Ночью она сидела у Ваниной кровати, гладила его по волосам и смотрела, как он спит. В его лице ещё оставалась настороженность, но уже пробивался прежний свет. Она знала: это только начало. Бывший муж не угомонится, будет снова сеять в сыне страх и злость.
Но теперь она не была одна.
Она стала сильной. И у неё был тот, кто не требовал делить любовь — а готов был её умножить.
