Вечером 26 октября
Отперла дверь Евдокия, втянула в прихожую увесистую авоську, перевела дыхание. И тут же из комнаты раздалось:
— Дуня, наконец-то! Что вкусного принесла? И где ты пропадала? Я тут с голоду пухну!
Настроение, и без того нерадостное, сжалось в колючий комок. Ну ясно, Митя опять целый день восседал как барин на диване — то телевизор смотрел, то в «танки» рубился. Пол грязный, как был, так и остался. И бельё в машинку загрузить не удосужился. Зато она, видите ли, поздно — взрослый мужик голодный! А деньги — они, ясное дело, сами в тумбочке заводятся!
Тяжело ступая, как после смены на заводе, Евдокия прошла на кухню, разобрала сумку и, даже не переодевшись, принялась стряпать ужин — самой-то есть хотелось! Вымещала злость на ни в чём не повинных кастрюлях.
Митя сперва терпел грохот посуды, но потом не выдержал — даже новости не было слышно. С неохотой слез с дивана и направился наводить порядок.
— Дуня, ну что ты громыхаешь, как паровоз? Я же ничего не слышу!
Евдокия шлёпнула на стол тарелку:
— Жри давай! Как хочу, так и громыхаю! А ты что, на паровозе разве работал?
Митя надулся, но за картошку взялся. Евдокия продолжала греметь, даже не присела, ела стоя. Вопрос жены застал его врасплох.
— Пока тут валялся, бельё хотя бы загрузил?
Он всплеснул руками:
— Да какое бельё? Ты что, шутишь? Стирка — бабское дело, а я мужик! Я засуну, а ты потом опять орать будешь, что я шерсть на хлопке постирал или пуховик с кирзачами в одну кучу закинул!
— Мужик из тебя как из меня балерина! И конечно, за всю жизнь не удосужился машинку изучить! — рявкнула Евдокия. Митя обиделся по-настоящему.
— Дуня, это уже перебор! Я же не на диване от безделья сижу — работу ищу! Не могу же я в какую-то контору идти, где за копейки горбатиться! Мужик должен дело по душе найти! Это не за день делается! А ты только пилишь да упрёки швыряешь!
Чувство самосохранения у Мити в тот вечер явно отсутствовало. Иначе бы он заметил, как опасно замолчала Евдокия. Но нет, понесло дальше.
— Ты же женщина, должна быть мягкой, нежной! А ты как тракторист дядька Прокоп! Можно же вещи аккуратно класть, а не швырять!
Евдокия фыркнула, но Митю не остановило. Доел картошку, сунул тарелку в раковину и зашагал по кухне, как Ленин по Смольному.
— И уважение проявлять надо! Я ведь муж, глава семьи! Вот посмотри на Марьванну — как она вокруг Ивана крутится! Пылинки сдувает! И живут душа в душу, не то что мы!
Тут он наконец заметил, что Евдокия прищурилась, а в её руке оказалась чугунная сковорода. Весом килограммов пять. Евдокия — баба крепкая, запросто управляется…
— Марьванна, говоришь… С Иваном… — прошипела она.
Ивана и Марьванну знал весь двор. Таджики, но давно в России, гражданство получили. Жили по своим обычаям, но без фанатизма.
— Марьванна хорошая жена, — продолжала Евдокия, похлопывая сковородой по ладони. — Но кое-что ты упустил. Иван-то утром на стройку, потом в магазин к брату, и в выходные за прилавком. Он себя не ищет, а если и ищет, то после работы! И Марьванне то платье купит, то серёжки. Ей есть зачем стараться — за ним как за стеной!
Митя таращил глаза.
— А у нас кто на двух работах? Я, Митенька! Дома ты сидишь. Так что если сравнивать, то я у нас Иван, а ты — Марьванна!
Челюсть у Мити отвисла.
— Так что не ты меня, а я тебя должна упрекать! Мужик ты только в спальне да в бане, а так — Марьванна! И то плохая! Пол не мыт, бельё не стирано, ужин не готов! Да и сам — в мятом, пузо растёт! Чем ты меня радовать собираешься?
Митя стоял, рот открыв. Евдокия грохнула сковородой по столу:
— Быстро посуду помыл, кухню прибрал, в душ сходил и ко мне в спальню являешься в полном порядке! А не то я тебе матриархат устрою! Марьванной меня попрекать!
И удалилась с грозным видом.
***
Митя так перепугался, что без звука надел фартук и взялся за мытьё. Неловко вышло, но справился. Посуду перемыл, стол протёр, пол подмел, потом душ и даже одеколоном побрызгался. Когда на цыпочках зашёл в спальню, Евдокия уже спала.
Пристроился с краю. Долго не мог заснуть — переволновался. А когда уснул, стало хуже.
Приснилось, будто он в прозрачных шароварах танцует лезгинку перед Марьванной, Иваном и Евдокией. А они сидят, смотрят и перешёптываются: «У этого живот как арбуз, у того ноги волосатые…»
А потом Евдокия царским жестом велела: «Идите, бездельники, по хозяйству! Ты, Митя, посуду мой, а с нами Иван останется — он тут один мужик!»
Проснулся на полу — с кровати свалился. Пять утра. На ватных ногах поплёлся на кухню — водички попить. Где валерьянка, не знал — если что, всегда Евдокия давала.
***
Утром Евдокия удивилась — её лентяй исчез из дома раньше неё, буркнув что-то про «важные дела».
Но настоящее чудо ждало вечером.
Первое, что увидела — чистый пол. Потом голос Мити с кухни:
— Дуняша, наконец-то! Чай остывает. Пирог купил — готовить я не мастак…
Выглянул — в чистой рубашке, волосы приглажены.
— Митя, ты не болен?
— Да нет! Устроился электриком. Иван к своему прорабу меня пристроил. В новых домах там проводка — хоть святых выноси!
***
Два года спустя.
Евдокия, сидя на лавочке, вязала носки.
— Смотри, Дуня, твой Ваня моего Рустама догоняет! — Марьванна качаА Ваня и Рустам, перегоняя друг друга, так разыгрались, что оба с хохотом свалились в кучу опавших листьев — и тут же принялись шумно делиться планами, как завтра вместе пойдут с отцами на рыбалку.
