Чернильные пятна на старых письмах
Конверт был серый, ничем не примечательный, без обратного адреса. Почерк — незнакомый, неровный, будто человек давно не брал ручку в руки. Но в этих строках было что-то неуловимо знакомое, будто буквы знали её лично. Штемпель — три недели назад. Лера сразу поняла: от кого. Сердце сжалось, забилось неровно, словно опоздало на годы, на целую судьбу.
Она не видела Артёма шестнадцать лет. С того самого дня, когда он в ту роковую осень просто вышел и захлопнул дверь, не забрав ни куртку, ни зубную щётку, ни даже их общую фотографию у реки, где они когда-то смеялись. Он оставил всё: недопитый чай, бритву у зеркала и тишину — самое страшное из его наследия. Тишиной пропитались стены, она въелась в диван, в занавески, в промежутки между часами. Его последним словом стало молчание, и оно болело дольше всего.
Письмо пролежало на кухонном столе целый час. Лера ходила по кругу, делала вид, что занята — мыла ложки, вытирала стол, брала в руки журнал, но не читала. Наконец взяла нож и осторожно вскрыла конверт. Бумага внутри была плотной, шершавой, с кляксами — будто он торопился или рука дрожала. Она провела пальцами по строчкам, будто хотела почувствовать не чернила, а тепло руки, их написавшей.
«Лер. Не знаю, жива ли ты. И как. Это письмо — не попытка вернуть прошлое. Знаю, что нельзя. Да и ты, наверное, не хочешь. Просто — я помнил. Не всегда, но чаще, чем сам себе признавал. Смешно, да?»
Лера прошептала слова вслух. Комната замерла. Даже ходики на стене перестали тикать. Воздух сгустился, будто перед грозой. Время будто затаило дыхание.
Она опустилась на стул. В нос ударил запах вчерашней картошки с грибами, чуть подгоревшей. В памяти всплыли обрывки: как он смеялся, как рвал яблоки у бабушки в саду, как однажды принёс старую печатную машинку: «Пиши, твои слова должны звучать!» Тогда она разозлилась — ей было не до стихов. А теперь — остались только эти строки.
Письмо было коротким. Внизу — адрес. Деревня под Костромой. Он был там. Или хотел, чтобы она так думала. Этот адрес — не приглашение, а признание: «я всё ещё помню».
Наутро она села на междугородний автобус.
Не от тоски. Не от прощения. А потому что не могла оставить письмо на столе, как незажившую рану. Потому что легче доехать до места, чем всю жизнь гадать. Потому что иногда проще сделать, чем вечно думать: «а что, если?»
Автобус трясло на колдобинах, за окном мелькали заснеженные поля, покосившиеся избы, чёрные ели. На каждом повороте ей мерещился знакомый силуэт. Она не слушала музыку, не читала книгу — просто смотрела вперёд, будто за следующим холмом ждал ответ.
Дом оказался старым, бревенчатым. Калитка скрипела, как в старых сказках. Номер почти стёрся. Она стояла у ворот минуту или две. Дышала тяжело. Затем толкнула калитку.
Дверь открыл он. Сгорбленный, с палкой. Волосы седые, взгляд усталый, но тёплый. В этом взгляде было всё: и боль, и вина, и шестнадцать лет молчания.
— Лер?
Она кивнула.
— Заходи.
Они не бросились в объятия. Не рыдали. Не обвиняли. Просто сели за стол. Чайник закипал на плите. В воздухе пахло мятой и пожелтевшей бумагой.
Они молчали долго. Но это молчание не давило. Оно было как мост — между ними.
— Думал, не приеду? — наконец спросила она.
Он задержал ответ, пожал плечами.
— Думал, забудешь. Или научишься жить без меня. Ты ведь всегда была крепче.
— Я изменилась, — сказала она. — Не стала крепче. Просто тише.
Потом она взглянула на его руки. На столе, рядом с чашкой, лежал клочок бумаги с расплывшейся кляксой. Такая же была в письме.
— Больше никому не писал, да? — спросила она.
Он медленно покачал головой.
— Только тебе. Даже если не отправлял. Всё — тебе.
— Я не простила, — сказала она. — Но приехала. Может, этого хватит.
Он кивнул. Затем, будто по привычке, достал старую печатную машинку. Ту самую. Она узнала её сразу — царапина на боку, потёртая клавиша «Л».
— Всё ещё работает, — сказал он. — Иногда печатаю. Письма, которые не отправляю. Будто разговариваю, но без ответов.
Лера посмотрела в окно. За стеклом тихо падал снег. Лёгкий, беззвучный. Чистый, как чистый лист.
— Может… сегодня попробуем написать что-нибудь вместе?
Он посмотрел на неё. В глазах — свет. Он ничего не ответил. Только чуть улыбнулся.
И этого, в самом деле, оказалось достаточно.
