10 мая.
Сын приходит ко мне украдкой, будто боится огорчить жену. А ведь я когда-то отдала ему всё.
Растила его одна. Так вышло — отец Саши, узнав о беременности, и слышать не хотел ни о свадьбе, ни об обязанностях. А когда малыш родился, и вовсе исчез — сначала задерживался, потом уходил к «друзьям», а в один день просто не вернулся. И вот я осталась с младенцем на руках и с пустотой внутри, которую нельзя было заполнить слезами — только работой.
Родители спасли. Без них я бы не вытянула. Отец таскал уголь, сложил нам печку своими руками, мама варила щи, качала люльку, ночами дежурила у кроватки, когда я валилась с ног. Мы выдюжили. Работала в ателье, брала подработки, шила по ночам. Всё ради Саши — чтобы он ни в чём не нуждался.
Он рос хорошим — ласковым, отзывчивым. Когда пришла пора идти в армию, я места себе не находила. Но через знакомых устроила так, чтобы его отправили в часть под Москвой. Каждую неделю ездила к нему, а когда удавалось — командир отпускал его домой. Домой — ко мне.
Служба кончилась, он поступил в университет. И тут всё перевернулось. Встретил девушку — Татьяну. Впервые увидела её на празднике — статная, холодноватая, смотрела свысока, будто уже всё в этой жизни поняла. Саша таял рядом, как школьник. А она улыбалась — вежливо, пусто.
С первого взгляда почувствовала: мне в его жизни не место. Ни мне, ни бабушке, души не чаявшей во внуке. Таня будто не слышала, когда я говорила: я не соперница. Я — его мать. Она — его избранница. Но она словно соревновалась. И побеждала.
Перед свадьбой отдала им свою квартиру. Двушка в Мытищах, не палаты, но своя, с любовью обустроенная. Переехала к маме — Саша уговаривал: «Так будет лучше». Поверила. Думала, это нас сблизит.
Сначала благодарили. Потом начали ремонт. Таня выкинула всю мебель, обои, даже светильники — ничего моего не осталось. Молчала — ну, молодая семья, новые порядки. Хотя было горько.
Через год родилась Алиночка. Первая внучка. Так радовалась! Привезла подарки — одеяльца, носочки, ленточки… Но Таня принимала их с кислой миной, будто делала одолжение, пуская меня на порог. Сначала разрешала видеться раз в неделю. Потом заявила:
«У вас кошки. Шерсть. У Алины может быть аллергия. Больше не приходите».
Да, у мамы две кошки. Древние, домашние, на улице ни разу не были. Мы и стирали всё, и утюжили, но «нет» — и всё. Теперь видим внучку только на улице, в коляске. Да и ту Таня не доверяет, крепко держит ручку, с тем же ледяным взглядом.
Сашу почти не видим. Приходит тайком — на полчаса, между сменами. Смотрит на часы, нервничает. Раз спросила:
«Сынок, зачем так? Ты же взрослый, чего боишься?»
Он напряжённо улыбнулся:
«Мама, Таня кормит, волноваться нельзя. Вдруг молоко пропадёт… Не хочу ссор. Всё нормально».
Поняла — врёт. Через полгода Алина уже будет на кашках. А запрет останется. Он стал чужим. Будто не я его растила. Не я сидела у его кровати в лихорадке. Не я носила передачи в часть, пока он мёрз в карауле.
Он живёт в страхе. Боится, что жена нахмурится. Словно не муж, а провинившийся школяр перед строгой учительницей.
Молчу. Не упрекаю. Но сердце разрывается. Потому что всё, что я отдала — любовь, дом, годы, здоровье — теперь ничего не стоит. Рядом с ним женщина, для которой не существует ни его прошлого, ни его родни.
Мне не нужны благодарности. Не надо подарков. Я просто хотела видеть его счастливым. А вижу — запуганным. И это — самое страшное для матери.
