Аксинья проснулась на третий день после увольнения без будильника и без какихлибо планов.
Ну что, безработные, встал уже? бросила она реплику своему отражению в раковине.
Зеркало не ответило, лишь сохранило прежнее выражение.
Кухня выглядела пустой, голова тоже. Холодильник гудел, будто хотел заполнить тишину. Кофе кончился, как и зубная паста. Из «нужного» остались лишь ветхий плед, старый зонт и уверенное чувство, что жизнь рушится не вчера, а гораздо раньше. Вчера лишь официально объявила об этом.
Так, без слёз. Встаём и придумываем чтонибудь. Может, съездим кудато. На пару дней.
Она достала из шкафа потрёпанную сумку, ту самую, которой ездила в командировки: угол надорван, молния застревает, пахнет гостиничными коврами. Странным образом это успокоило её.
Три дня. Куданибудь, где никто не будет задавать вопросов.
На Московский железнодорожный вокзал она пришла в полдень, когда город стоял в обеденной паузе: солнце слепило, люди спешили навстречу, а мысли летали в никуда. Электричка должна была прийти через час. Сумка казалась тяжелее, чем домашняя кровать.
И вдруг она увидела его.
Сидел возле лавки, будто пассажир без билета. Серый, лохматый, глаза тусклые, как выцветшее бельё после дождя. Рядом лежала тканевая сумка, будто её ктото бросил и больше не вернулся.
Аксинья подошла. Пёс не пошевелился, лишь перевёл взгляд. На ошейнике болталась потёртая, но читаемая бирка: «Если ты читаешь это помоги мне вернуться домой».
Шутка? спросила она. Или ты серьёзно?
Ответа не последовало, лишь ровное дыхание и взгляд, будто он уже знал, что она всё равно вернётся.
Аксинья отступила, купила билет и села на лавку подальше. Пёс наблюдал за прохожими, но никого не выбирал.
Чего ты ждёшь? спросила она. Навигатор у тебя встроен?
Никакой реакции. Только взгляд, полный тихой надежды.
Когда подошла электричка, Аксинья поднялась. Пёс не пошёл за ней, но ухом кивнул и этого оказалось достаточно.
Ладно, не знаю, куда ты, но на три дня поедешь со мной. Доби́рёмся до деревни, разберёмся там.
Он встал и пошёл за ней без поводка, будто давно знал, что их путь теперь общ.
В вагоне проводница уточнила:
С собакой?
Да.
Документы есть?
У него? Вряд ли. У меня же паспорт есть.
Хорошо, только пусть будет тихо.
Он молчаливый.
Пёс устроился под лавкой, не мешая, не суетясь.
Воспитанный ты, пробормотала Аксинья. Только не привязывайся. У меня три дня и никаких иллюзий.
Через час она задремала, а через два проснулась от того, что он положил голову ей на ногу. Спал спокойно, и впервые за последние дни Аксинья ощутила, что она не одна.
Ночевали они в съёмной квартире, найденной через знакомых. Две комнаты: одна с окном, другая без. Она выбрала вторую, Псу было всё равно.
Как тебя звать? спросила она.
Он молчал, но смотрел в глаза.
Ладно, будешь Пыль. Серый, тихий, приставучий. Но это ненадолго, не обольщайся.
На следующий день автобус в деревню ушёл раньше расписания. Аксинья решила идти пешком. Пыль шёл впереди, иногда останавливаясь, проверяя, идёт ли она за ним.
По дороге тянулись берёзы, редкие машины проносились мимо. Аксинья поймала себя на мысли, что давно не шла так без цели и расписания.
В какойто момент Пыль свернул.
Мне не туда, сказала она, но он не оглянулся.
Через пару минут вернулся и встал рядом, будто говорящий: «Ладно, идём твоим путём».
Зашли в придорожное кафе: суп из пакетика, чай в гранёном стакане, хлеб с холодильным запахом. Пыль ел лишь после её предложения и делал это с особой осторожностью.
Где ты так научился вести себя?
Он не ответил, лишь напрягся, когда в зал вошёл мужчина в красной куртке.
К вечеру они вернулись в квартиру. Пыль улёгся у порога, Аксинья на диване в полумраке.
Ты странный, спокойный. Как будто всё это уже случалось.
Он вздохнул тяжело, будто у него был свой опыт, но слов не нашёл.
Лежа под одеялом, Аксинья задумалась, когда в последний раз рядом был ктото, кто просто шёл и молчал, ни о чём не прося. Засыпала, и сновидений не было.
Утром Пыль сидел у двери, готовый к дороге. Аксинья накинула куртку и поняла, что даже не думает о возвращении в город. Пока она просто шла за ним, и этого оказалось достаточно.
Когда они дошли до деревни, ей показалось, что место ждало их давно. Тропка знала их шаги, заборы выпрямлялись так, будто ктото хотел пройти мимо.
Дом бабушки стоял в стороне, на тихой окраине. Знакомая калитка с облупившейся краской, потрёпанный ящик, крыша, готовая хрустнуть при первом ветре, и скрипучий табурет у двери. Аксинья вставила ключ в замок, вдохнула аромат пыли, дерева и старины, и её охватило странное чувство будто она вернулась к себе прежней, давно потерянной.
Пыль в дом входить не стал. Остановился у ворот, бросил взгляд и сразу свернул в сторону по тропинке, заросшей травой, сквозь проломленный забор.
Эй, ты куда? позвала Аксинья.
Пёс не оглянулся.
Серьёзно? Три дня шли, а теперь «всё, пока»? Нет уж.
Она пошла за ним. Он шёл уверенно, как тот, кто помнит каждый поворот, ямы и укосившиеся поля.
Вышли к небольшому дому, почти скрытому от глаз, с покосившейся трубой, деревянными ставнями и табличкой: «ул. Озёрная, 3». На заборе висела выцветшая, но ещё читаемая записка: «Хозяин умер. Дом закрыт. Вопросы к Марии Петровне, пятый дом слева».
Аксинья посмотрела на Пыль.
Это сюда? Ты искал именно это?
Пёс просто сел, не издавая ни звука, будто ждал, что она всё поймёт сама.
Они направились к Марии Петровне. Это была женщина лет семидесяти, в выцветшем фартуке, с быстрыми движениями и мягким, но уверенным голосом.
Аа, Пашка Царствие ему небесное, сказала она. Был хорошим человеком. Немногословным, но с собакой своей как родные. Этот пёс его? Вот так встреча Я думала, пропал.
Он сам пришёл, ответила Аксинья. На ошейнике надпись: «Помоги мне добраться домой».
Старушка прищурилась.
Перед смертью он попросил меня сделать бирку. Говорил: «Маш, чувствую, он пойдёт искать». Я и сделала. На следующий день Пашка умер.
Оказалось, пёс исчез вскоре после похорон. Мария Петровна вытёрла глаза краем фартука и тихо сказала:
Этот пёс особенный. Даже когда грустил молчал. А радовался будто знал, что счастье тихое.
Вечером Аксинья открыла бабушкин дом, разложила плед, заварила чай в старом самоваре. Пыль лёг у порога.
Ты ведь знал, куда идём, правда? спросила она.
В доме пахло деревом, землёй и чемто родным. Аксинья зажгла лампу, достала альбом и вспомнила бабушкины слова: «Если человеку одиноко, ему нужен зверёк, чтобы с кемто молчать». И поняла возвращаться в прежнюю жизнь она не хочет.
Ночью Пыль исчез, а через час вернулся мокрый, в грязи, с потрёпанным фотоальбомом в зубах. Аксинья раскрыла его на первой странице мужчина лет пятидесяти с тем же псом у ног. На фото их дом и табличка: «Здесь нас не трогайте. Мы уже были везде». Дальше снимки их жизни, а на одном ошейник с надписью: «Если ты читаешь это помоги мне добраться домой». Подпись: «Если меня не станет иди, пока ктото не услышит».
На следующий день Аксинья в деревне купила молоток, краску, корм и просто начала приводить дом в порядок. Пыль облюбовал кресло у окна, иногда уходил и возвращался с «трофеями». Однажды принёс ржавую табличку с автобусной остановки. Аксинья рассмеялась:
Архивариус ты наш.
Через несколько недель пришёл ветеринар, осмотрел пса: восемь лет, крепкий, старый перелом лапы. Сказал, что проживёт ещё долго. Пыль потом долго сидел у двери, словно охраняя.
Через месяц Аксинья написала письмо себе в городе, уставшей: «Ты молодец, что ушла. Если захочешь вернуться спроси, зачем. Здесь я дышу иначе. Здесь Пыль. И я. Живые». Сожгла письмо во дворе, а пёс положил морду ей на ботинок.
Она ещё не знала, останется ли здесь навсегда, но шла дальше уже без чувства потерянности.
