Нашёл шею потеплее
— Стоп, подожди! Он мои деньги проел, а теперь я ему ещё и должна?! С чего бы это?
— Он твой отец! — выкрикнула мать.
Алина подняла брови так высоко, что лоб покрылся складками. Мать стояла, скрестив руки, и смотрела на неё в упор. На кухне было душно, будто в парилке. Ровно как в их отношениях.
— Отец оставил мне половину квартиры. А этот человек для меня никто, — спокойно ответила Алина.
— Ну как же так? — возразила Татьяна. — Он живёт с нами десять лет. И в квартиру вкладывался. Помогал, чем мог.
Алина едва сдержала насмешку.
— Помогал? Когда, мам? Когда учил меня, как правильно жарить ему картошку, а сам даже яичницу не мог приготовить?
— Может, не деньгами, — замялась мать. — Но он же семья. Ты сама его отцом называла.
Алина уставилась на магниты на холодильнике. Старые, с видами городов, купленные в поездках с отцом. После его ухода коллекция перестала пополняться. Когда в доме поселился Владимир, о путешествиях забыли.
— Разок назвала, чтобы ты не расстраивалась, — тихо сказала Алина. — В четырнадцать лет. А он потом этим, как флагом, размахивал.
В памяти всплыло неприятное: Алина приходит домой, сжимая кулаки от стыда. Все друзья пошли в кино, её не пустили. Владимир сказал: «Девчонке дома сидеть, а не по подворотням шляться».
— Почему?! Все идут!
— В наше время, Алин, дети родителей не перечили. За такие выходки пороли.
Он не кричал, но голос его был таким, что комок встал в горле. Алина не заплакала. Но лёжа в кровати, слышала, как он ворчит в соседней комнате:
— Разбаловала ты её. Принцесса. Деньги на неё тратим, а отдачи ноль. В мои годы…
Алина сжала пальцы. Это было только началом. Потом пошли придирки: что она «неряха», что «много ест», что «болтает попусту». Порой он командовал ею, будто она прислуга.
Но она поняла: он просто вымещал злость. На работе его никто не слушал, да и работать-то он не любил. Зато дома — царь и бог.
— Мам, — Алина очнулась. — Квартира наполовину моя. По закону. Владимира в документах нет.
— Алина, ты не понимаешь. Если продадим и поделим без него — для него это предательство. Он же тебя как дочь считает.
— Ага. А если я продам свою часть какому-нибудь чужому, и он будет с этим «почти отцом» плиту делить — это не предательство?
Татьяна замолчала, закрыла глаза. Губы её дрожали. Она боялась остаться одна.
— Он столько лет тут жил, — прошептала она. — Вкладывался душой. Разве ты не чувствуешь?
— Чувствую. Чувствую, что если сейчас не постою за себя — никто не постоит. А ещё чувствую, что с таким подходом стану такой же, как ты. Посажу себе на шею мужика и буду ныть.
Она ушла. Не могла больше находиться в этом доме, рядом с матерью.
На улице пахло весной. На остановке гудел автобус. Дети ели мороженое. Жизнь шла своим чередом, будто в их квартире не случилось маленькой катастрофы.
После этого разговора Алина не звонила матери неделю. Зачем разговаривать с человеком, который повторяет чужие слова?
Она занялась делом. Обратилась к риелтору и объяснила: квартира в долях, она хочет продать свою часть, чтобы купить хотя бы комнату и не платить за съём.
Покупатель нашёлся быстро. Мужчина, недавно разведённый, искал жильё. Вёл себя тихо, вежливо. Даже мать не довёл до истерики — для неё это редкость.
Конечно, потом Татьяна выместила злость на дочери. Как только покупатель ушёл, в телефон посыпались голосовые:
— Алина… Ты не просто квартиру продаёшь. Ты семью разрушаешь.
Алина слушала и молчала, а сообщения всё сыпались. И в какой-то момент ей действительно стало казаться, что она предатель. Может, зря?
Она позвонила отцу. Они редко общались. Он жил в другом городе, завёл новую семью, но в трудные минуты она всё равно звонила.
— Алло, пап. Помнишь квартиру, которую на нас с мамой оформлял?
— Конечно. Что с ней?
— Мама хочет, чтобы её новый муж получил долю с продажи. Типа, «он тут десять лет жил».
Папа помолчал, потом вздохнул:
— Понимаешь, я не просто так квартиру оформлял. Да, алименты не платил, но хотел дать тебе старт. Чтобы ты не зависела. А что у вас там творится — это уже не моё дело.
Для Алины это было новостью. Она думала, что половина квартиры её с самого начала.
— То есть я права? — осторожно спросила она.
— Ты взрослая. Делай, как считаешь нужным. Но не из вредности, а с умом.
После этого разговора стало легче. Но в памяти всплыло ещё одно воспоминание.
Она училась в колледже. Мать и Владимир заявили, что кормить её не намерены, и Алина устроилась раздавать листовки. Деньги — копейки, но на необходимое хватало.
Как-то она купила йогурты, сыр, кусочек колбасы. Положила в холодильник на свою полку.
Утром остался только йогурт и огрызок колбасы. Владимир сидел на кухне, ел картошку и пил молоко из пакета.
— Это ты мою еду взял? — тихо спросила Алина.
— Какая твоя? — огрызнулся он. — У нас всё общее. Вот свои дети будут — поймёшь. Пока на нашей шее сидишь — будь добра делиться.
После этого она перестала покупать продукты впрок.
Но на этом не закончилось. Мать то и дело просила денег: «Порошок закончился. Скидываемся».
Хотя Алина знала — порошок есть. Она сама купила мешок две недели назад.
С каждым месяцем она всё сильнее ощущала, что её зарплата уходит на нужды взрослого мужика, который не работал, но всегда знал, как ей жить.
Теперь всё изменилось. Алина подписала документы, поблагодарила риелтора и вышла на улицу с лёгкой пустотой внутри.
Она не позвонила матери. Та тоже молчала.
Две недели ушли на то, чтобы прийти в себя. Она купила новое бельё, записалась на массаж, выбрала кроссовки. Скромно, но для себя.
Потом начала искать студию. Маленькую, но свою. Где никто не будет рыться в её вещах или учить, как жиАлина подняла подбородок и твёрдо пошла вперёд, больше не оглядываясь на прошлое.
