Трижды я связывала жизнь брачными узами, и каждый раз стремилась быть безупречной женой: теперь дрожу при мысли о одиночестве на склоне лет
Трижды я надевала обручальное кольцо, отдавая все силы, чтобы стать воплощением супружеского идеала — преданной, всеобъемлющей в любви, готовой раствориться в семье. Но трижды судьба отвечала мне горькой насмешкой, и теперь вопрос висит в воздухе: неужели старость встретит меня в тишине опустевшей квартиры?
Первый муж, Сергей, ушёл, бросив сквозь зубы: «Задушила своей опекой». Задушила я, наши совместные годы, мои попытки создать уют. «Ты — как затхлый воздух, — процедил он, собирая чемодан. — Твой мир — это плита да подоконник с геранью». Тогда я свято верила, что женское предназначение — быть хранительницей очага. Где мне было понять, как удержать того, кто рвётся на волю? Так я осталась у разбитого корыта — с двумя детьми, с грудой долгов и щемящей пустотой внутри.
Второй супруг, Владимир, вошёл в мою жизнь, когда раны ещё не затянулись. Я училась быть гибче: молчала, когда хотелось кричать, улыбалась, когда сердце разрывалось. Но испытания не заставили ждать: кредиты, две работы, а потом — больничная койка. Не рак, но месяцы реабилитации. Именно тогда он показал свою суть. Ни ссор, ни объяснений — просто однажды не вернулся с работы, оставив смс: «Не справлюсь». Трое детей, ипотека, больная жена — зачем геройствовать? Исчез, будто его и не было, оставив меня один на один с жизнью, что свистела в ушах, как зимняя вьюга.
Третий, Андрей, стал проверкой на прочность. Встретились мы под Пермью, в глухом посёлке, где он влачил жалкое существование — без работы, без целей. Я вытаскивала его, как тонущего из ледяной проруби: делилась последними рублями, часами выслушивала жалобы, верила в его «гениальные» проекты. Тащила на себе, как воз сена в гору, забывая о себе. В ответ — ни искры благодарности. Но я твердила: мужчине нужна вера, даже если он — пустой мешок. А потом он окинул меня взглядом, будто дворовую кошку, и бросил: «Посмотри на себя — седая тётка в застиранном халате».
Ему — сорок, мне — сорок три, но он мнит себя Аполлоном, а меня — выцветшей тенью. И это от того, кого я кормила годами, оплачивая даже сигареты! Во мне вскипела обида. Перестала давать деньги — он тут же завопил о жадности, припоминая мнимые грехи, будто я — его вечная должница. Его слова жгли, как спирт на ране, но стали прозрением: хватит быть подножкой для тех, кто не видит во мне человека.
Теперь мне за сорок, а за плечами — три рухнувших моста в будущее. Столько лет я, как свеча, горела ради других — что осталось? Страх. Страх, что в старости даже дети отвернутся, ведь седая мать — обуза. Или я не права? Эти мысли грызут душу, как мыши мешок с крупой, а ответа нет. Трижды начинала с чистого листа — трижды обжигала крылья. Теперь ночами прислушиваюсь: не стучит ли одиночество в дверь? Неужели финал предрешён — доживать век в тишине, где эхом отзываются шаги соседей за стеной?
