— Мам, а ты тоже мечтала стать художницей?
Алёна сидела за кухонным столом, сжимая в пальцах тонкую кисточку. На листе акварели под её рукой рождалась хрупкая ветка сирени — лиловые мазки дрожали, будто боялись растечься.
— Мечтала, — улыбнулась Лидия, помешивая суп на плите. — Но в девять лет решила, что лучше буду учительницей — учить детей.
— А потом передумала?
Лидия отвернулась, наливая чай. Такие вопросы всегда казались ей острыми, как нож. За ними пряталось слишком многое: несбывшиеся мечты, выборы, сделанные не сердцем, а умом.
— Жизнь распорядилась иначе.
Когда Лидия взяла Алёну из детдома, ей было тридцать пять. За плечами — диагноз бесплодия, развод, оставивший пустоту, и бесконечные советы: «смирись», «усынови». Она боялась. Хватит ли любви? Но однажды увидела девочку в углу — та рисовала карандашом цветы. В её глазах была такая взрослая тоска, что Лидия почувствовала укол в сердце. Через год Алёна назвала её мамой.
Теперь девочке было одиннадцать. Она училась в обычной школе, где Лидия вела русский язык. Коллеги уважали её — «та самая, что удочерила сиротку». Но Лидии не нужна была слава. Её единственной целью было дать Алёне жизнь, в которой прошлое не напоминало бы о себе.
— Лидия Петровна, для поступления в гимназию нужны документы. Включая свидетельство о рождении, — сказала секретарь, сверкая очками.
— Конечно, — кивнула Лидия, стараясь не дрогнуть.
Она всё подготовила заранее. В документах не было намёка на удочерение. Не из-за стыда — просто Лидия знала, как дети могут ранить словом.
Вечером они пекли ватрушки. Алёна раскатывала тесто с серьёзностью учёного, а сахар сыпала осторожно, будто боялась нарушить тишину.
— Мам, а в той школе есть рисование?
— Есть. И театр, и бассейн.
— А если меня не возьмут?
Лидия взглянула на дочь. Та не поднимала глаз, но пальцы её замёрли.
— Возьмут, Алёнушка. Мы всё сделаем.
Звонок раздался утром. Лидия вышла во двор — в квартире голос звучал слишком громко.
— Это вы Лидия?.. Я… мать Алёны.
Мир вдруг сузился. Лидия ухватилась за перила. Она заметала трещину в асфальте, снежинку на рукаве, собственное дыхание, ставшее тяжёлым.
— Что вам надо?
— Ничего… Просто хотела узнать, как она. Можно… увидеть её?
— Она вас не помнит. У неё новая жизнь. Не разрушайте её.
— Я понимаю. Простите.
Гудки.
Вернувшись, Лидия не сразу заметила, что Алёна стоит у лестницы. Девочка молчала, но глаза её были насторожены, как у зверька, учуявшего опасность.
— Кто звонил?
— Ошибка, — соврала Лидия, чувствуя, как ложь обжигает горло. — Иди, завтрак готов.
Через три дня Алёну вызвали к директору. Она ударила одноклассника — неслыханно для тихой девочки.
— Он сказал, что у меня нет семьи, — прошептала Алёна, глядя в пол. — Что ты… не мама.
Ночью Лидия не спала. Она лежала в темноте, понимая: её ложь — как трещина в стекле. Невидимая, но от одного толчка всё разлетится. Она вспоминала, как Алёна впервые назвала её мамой, как училась кататься на коньках, как плакала по ночам в первые месяцы. Лидия хотела уберечь её, но правда оказалась сильнее.
На следующий день та женщина позвонила снова. Её звали Светлана. Лидия, не понимая почему, согласилась на встречу.
— Только без сцен. И Алёне — ни слова.
Они увиделись в парке. Светлана оказалась моложе, чем Лидия думала — лет тридцати, с усталыми глазами и руками, всё время теребившими конец платка.
— Я не имею права… Но тогда я была одна. Боялась. Сейчас у меня работа, квартира. Но… она мне снится. Хотя бы раз…
— И что? Сказать ей: «Привет, я тебя бросила»? — Лидия пожалела о резкости, но слова вырвались сами.
— Нет. Только… увидеть.
Лидия молчала. Потом неожиданно сказала:
— Завтра. У школы. Не подходите.
Дома Алёна вдруг спросила:
— Мам, правда, что у меня была другая мама?
Лидия села на скамейку у подъезда.
— Я не хотела обманывать…
— Я не сержусь. Но хочу знать.
Они говорили долго. Лидия рассказывала — без злости, без жалости. Алёна слушала, сжимая край куртки.
— Она… добрая?
— Не знаю. Но, кажется, старается.
— Можно я её увижу?
Лидия сжала её ладонь.
— Только если ты сама захочешь.
Встреча длилась минуту. Светлана стояла у школы, будто ждала кого-то. Алёна подошла, посмотрела на неё и сказала:
— Меня зовут Алёна. Я люблю рисовать и ватрушки. А мама у меня — вот. Вы можете смотреть. Но недолго.
И вернулась к Лидии.
Светлана плакала, не скрывая слёз. Лидия подошла, села рядом.
— Она мудрее нас обеих, — прошептала.
Светлана кивнула:
— Только ради неё.
И ушла.
Дома Алёна рисовала. Кисть её двигалась уверенно, лиловые мазки ложились ровно.
— Мам, а ты не обиделась?
— Нет. Я горжусь тобой.
Алёна улыбнулась:
— Давай ватрушки испечём?
Лидия ощутила тепло в груди.
— Обязательно, солнышко. Обязательно.
Жизнь иногда больно испытывает нас, но самые крепкие узы — те, что выдержали правду.
