— Мама, ты же всегда твердила, что я жадина, — усмехнулась дочь. — Вот и преподнесла твой сервиз тёте Рае.
С детства Оля привыкла, что её вещи в доме словно таяли. Виной всему была страсть матери, Людмилы Петровны, к щедрым жестам в сторону соседей и дальних родственников.
— Мам, зачем ты взяла мою матрёшку? — насторожилась девочка.
— Оленька, я знаю, как ты её любишь, — мягко ответила женщина, — но у девочки из соседнего подъезда корь, и ей одиноко. Наша игрушка подарит ей радость. Новую матрёшку купим, а доброе дело — редкость.
Оля взглянула на яркую деревянную фигурку, потом — на мать, и смахнула предательскую слезу. Расставаться с любимой вещью было больно.
Но для Людмилы Петровны одобрение окружающих значило больше детских слёз.
— Хватит реветь, не будь скрягой, — отрезала она, отправляя дочь за учебники.
С годами список раздаваемого пополнили учебники и даже зимние сапоги.
Сначала Оля покорно мирилась, веря, что мать поступает правильно, а она и вправду слишком прижимиста.
Но к пятнадцати годам девушка осознала: щедрость матери питалась не добротой, а жаждой похвалы. В душе закипела обида.
— К тёте Гале зайду, вернусь поздно, — объявила Людмила Петровна, снимая с вешалки дочкину дублёнку.
— Ты в моей шубе собралась? — фыркнула Оля.
— Да ну, куда мне в твою! — засмеялась мать, избегая взгляда. — Просто у Вероники, дочки Галиной, куртка прогорела у печки. А весна скоро…
— А мне в чём ходить? В её прожжённой? — вспыхнула девушка.
— Не драматизируй! Возьмёшь мою ватник, если замёрзнешь, — отрезала Людмила Петровна, делая шаг к двери.
Оля, сжимая кулаки, вдруг резко выхватила дублёнку из её рук.
— Почему ты вечно разбазариваешь МОЁ? — выдохнула она, голос дрожа от ярости.
— Эгоистка! Делиться — добродетель! — вспылила мать.
— Тогда отдай свою шубу! — парировала Оля. — Или твоя добродетель только за мой счёт?
Людмила Петровна, брезгливо сморщившись, хлопнула дверью. Дочь, торжествуя, повесила дублёнку на место.
Но назавтра шуба исчезла. Без слов, без спросу.
Тогда Оля дала себе слово: свой угол, свои правила. Упорством она вырвала бюджет в педагогическом, а через год заселилась в общагу.
Даже в тесной комнате с тремя соседками её вещи были в безопасности.
Прошли годы. Ольга, теперь учительница, снимала «однушку» на окраине Перми. Мать звонила редко, но девушка первая шла на контакт — пока в гости не явилась Людмила Петровна.
— Оль, эти джинсы я Веронике отдам, — деловито сообщила она, сворачивая новенькие штаны.
— Тронешь — вызову полицию, — холодно бросила дочь.
— Жадина! Всё как в детстве! — всплеснула руками мать.
— Легко великодушничать чужим добром, — парировала Ольга. — Подари ей своё пальто.
Наступившее молчание было слаще любой победы.
А через месяц, перед днём рождения тёти Раисы, Ольга навестила мать. Пока та хлопотала на кухне, девушка аккуратно упаковала бабушкин самовар — семейную реликвию, которую Людмила Петровна берегла пуще глаза.
— Где самовар?! — взревела мать на следующий день, врываясь в квартиру дочери.
— Подарила тёте Рае, — безмятежно улыбнулась Ольга. — Ты же учила: добро должно идти в мир.
— Ты обязана была спросить! — задохнулась от ярости Людмила Петровна.
— А ты? — вскинула брови дочь. — Когда мои вещи прихватывала?
— Я их покупала! Решаю, куда им идти! — мать тряслась от гнева.
— Самовар — наследство от бабушки. Значит, и моё, — пожала плечами Ольга.
Год они не общались. Примирение случилось в канун Нового года: Людмила Петровна, принеся в общагу банку домашних солений, вдруг смущённо пробормотала:
— Может, сходим вместе… самовар-то Раисе не к месту — в хрущёвке места нет…
— Договоримся, — кивнула Ольга, пряча улыбку. Впервые мать просила, а не требовала.
