«Ты меня к себе не заберёшь?» — спросила мать с обидой. Но ответ мне уже был известен…
Меня зовут Ольга. Мне тридцать восемь, и замужем я уже пятнадцать лет. У нас с Дмитрием сын, хорошая трёшка в Москве, и, казалось бы, жить да радоваться. Но есть старая заноза — моя мать. А точнее, её война с мужем, которая тянется больше десяти лет.
Дима приехал в наш город из глухой деревни в Вологодской области. Тогда он мечтал поступить в МАИ, но с первого раза не прошёл и устроился слесарем, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Жил в общаге, работал без жалоб. Потом всё же поступил. Работу не бросил — стал мастером на все руки, клиенты в очередь выстраивались. В институте мы и познакомились. Я была на курс старше, но между нами пробежала искра.
Когда я получила диплом, мы решили расписаться. Но мама взбунтовалась.
«Слесарь? Да ты сдурела! Деревенщина без гроша за душой и без малейших перспектив!» — кричала она.
Я уговорила её пустить нас пожить в её квартире — временно, пока Дима не закончит учёбу. Мама скрипя сердце согласилась. С первых дней она его не принимала, как бы он ни старался. За месяц он починил всё: протекающий кран, сломанную плиту, даже балкон, который не открывался годами. А в ответ — вечные упрёки и холод.
«Я тебя, парень, прописывать у себя не намерена!» — как-то выпалила она. Дима лишь спокойно ответил: «И не прошу».
Он терпел. День за днём. Но я видела, как это его съедает. А потом я забеременела… И случилось то, чего мы боялись.
«Ты рехнулась! Рожать от этого неудачника?! Да я его в своём доме терпеть не могу!» — завопила мать.
Дима услышал. Молча собрал вещи. Подошёл ко мне и сказал:
«Или ты со мной, или я один. Но под одной крышей с твоей матерью я больше не останусь».
Я ушла. Мы переехали в его крохотную комнату в общаге. Родился сын. Было трудно. Но ни разу не пожалела. Дима работал, учился, подрабатывал. Через два года купили однушку в спальнике. Потом — двушку. Теперь живём в трёшке в приличном районе. Дима — ведущий инженер на заводе, зарплата приличная. И до сих пор берёт подработки — руки золотые, от клиентов отбоя нет.
Но с тех пор, как мы ушли, Дима ни разу не переступил порог маминой квартиры. Не появился ни на одном празднике, не встретился случайно даже в магазине. Он сказал чётко:
«Я не хочу её видеть. Могу помогать деньгами, оплачивать нужды. Но не больше. Ни общения, ни визитов».
Мама долго не понимала. Да и сейчас, спустя годы, ноет:
«Ты что, на поводке у мужа? А если я заболею? Если не смогу сама за собой ухаживать? И ты тоже меня бросишь?»
Я вернулась домой с этим вопросом и тихо спросила Димку:
«А вдруг… ей правда станет тяжело одной?»
Он даже не задумался:
«Наняли бы сиделку. Ты бы навещала. Всё было бы достойно, но без неё в нашей жизни. Мой предел — твой порог».
Я задумалась. И поняла — он прав. Он не обязан прощать того, кто его унижал. Не обязан чинить ей краны, если она когда-то плевала на него за то, что он слесарь. Он вырос. Он стал другим. А она — нет.
Недавно она звонила с криками: в ванной потекла труба, а я даже не попросила Димку приехать.
«Мам, — сказала я ровно, — Дима перевёл тебе деньги. Вызови любого мастера».
Она бросила трубку. Обиделась. Но мне не жаль.
Иногда кажется, что главный выбор в жизни я сделала тогда, в ту ночь, когда ушла с Димой в общагу. Я выбрала семью. Выбрала человека, который не предал. Который поднял нас с сыном, вытащил из нищеты и не дал сломаться. И я больше не позволю никому его ломать.
Пусть мама обижается. У неё были время и шанс. Но она их не захотела.
