У колодца…
Агафья Семёновна, с трудом подняв коромысло на согнутые плечи, брела по узкой деревенской дорожке, и звон железных вёдер разносился в хрустальной тишине утра. Вода в этом колодце — студёная, прозрачная, живая — была для неё словно благословение. Хоть годы уже перешагнули за семьдесят, к этому источнику, в самый конец улицы, она шла ежедневно. Упрямая, крепкая, она и слышать не желала, когда сноха начинала своё ворчание.
— Матушка, ну сколько можно! Вода-то и во дворе есть, и в избе! Люди смеются. Вам не тяжело, что ли? — вздыхала Варя, закатывая глаза.
Но Агафья Семёновна будто не слышала. С той водой, что из крана, она даже щи варить не хотела: «отдаёт ржавчиной», — твердила. А колодезная — иная. Источниковая. Живительная. Сладкая, как память былых дней.
Остановилась, поставила вёдра на землю, выпрямила спину и на мгновение закрыла глаза. Ветер шевелил листья молодой рябины — дерево это кто-то недавно посадил у колодца. Когда-то здесь рос старый дуб, могучий, раскидистый, под которым Агафья в юности встречалась с Егором.
Как же пылали тогда её щёки, как стучало сердце, когда она бежала сюда! А он — высокий, черноволосый, с тёмными глазами — стоял, опершись о сруб, и ждал. Все девушки в деревне завидовали. Особенно — Матрёна, её подруга.
— Только попробуй подойти к нему, Матрёша, — предостерегала Агафья, — я за него душу отдам!
Но та лишь косилась исподлобья и усмехалась:
— Гадалка сказала, он мой будет… Шутка! — попыталась сгладить.
Агафья тогда отмахнулась. Но в сердце уже закралось сомнение. И как на грех — хворь. Лихорадка, жар. Лежала, как мешок с костями, и попросила Матрёну:
— Сходи к колодцу. Скажи Егору — не ждёт меня. Скажи — болею, увидимся завтра.
Матрёна тогда усмехнулась… как-то странно. А потом ушла, оставив за собой стук каблуков. Что она наговорила Егору — Агафья так и не узнала. Но когда пришла к дубу на следующий день, увидела их вместе.
Стояли рядом, а она — с ледяным комом в груди — развернулась и побежала. Слёзы душили, сердце рвалось на части.
Через неделю к Агафье посватался сосед — Иван. Тихий, смирный, глядел на неё, как на чудо.
— Присылай сватов, Ваня, — гордо бросила она, сжимая в груди боль. — Пока не передумала.
Матрёна потом приходила. Рыдала, молила:
— Ничего не было между мной и Егором. Агафья, прости…
— Получила своё. И счастлива не будешь. Как и я. А теперь уходи. Навсегда.
Свадьба была как похороны мечты. Родители суетились, а Иван… Иван сделал всё, чтобы она не пожалела.
И варил, и стирал, и за детьми вставал ночью. Весь околоток знал: золотые руки, душа нараспашку. Но… полюбить его Агафья так и не смогла. Жила с почтением, но без огня.
Матрёна вышла за Егора. А он — не задержался. Уехал сразу после свадьбы. Говорил, дом строить. На деле же — бежал. То в Кострому, то в Ярославль — лишь бы подальше.
Из Костромы и пришла весть: Егора задавило на лесосеке. Бревно насмерть.
Хоронили всем селом. Агафья не пошла. Не хотела выставлять горе на показ. Но вечером пришла одна — на свежую могилу. Стояла, молилась. Не знала, о чём. Лишь плакала — тихо, бесконечно, словно не дышала все эти годы.
И вдруг — чья-то рука на плече. Обернулась. Матрёна. В чёрном. Молча посмотрели друг на друга. И разошлись без слов.
Прошли годы. Матрёна умерла. Агафья теперь часто ходила на погост. Там — муж, родители… и та могила. Две рядом.
Ухаживала за ними. Вытирала плиты. Вырывала сорняки. И однажды — снова увидела Матрёну. Как тень в сумерках.
— Всё ходишь к нему, да, Агафья? Даже теперь? — тихо спросила она.
— Ты знала, он тебя любил. Только тебя. Может, хоть этим утешишься…
И тогда Агафья вдруг поняла — она всю жизнь любила не Егора. А то, что было между ними в мечтах. Любила грезу. А рядом с ней всё это время жил человек — настоящий. Верный. Добрый. Иван. Муж, опора, друг. А она пряталась в воспоминаниях, как в старом сундуке, выискивая след ушедшего счастья.
И не держит зла на Матрёну. Всё это — уже не важно. Давно.
…Агафья Семёновна подняла вёдра. Вдохнула запах бархатцев. Уже вянут… Надо будет срезать — и на кладбище. Матрёна так любила их. Этот горький, пряный аромат… как обещание того, что не сбылось.
Уже с тропы крикнула:
— Вань! Ваня, я тебе сказать хочу!
— Что случилось? — встревоженно отозвался муж.
Она улыбнулась и, прижавшись к его груди, прошептала:
— Люблю тебя, Ваня…
И покраснела, как девчонка. А он лишь крепче прижал её, не говоря ни слова. В глазах его читалось всё: изумление, нежность… и любовь, которую он пронёс через всю их жизнь.
Агафья больше не проходила мимо тех двух могил. Останавливалась. Протирала камень, шептала молитву. Будто надеялась, что там, за облаками, наконец настал покой. Настоящий. Вечный.
