Зима в Сибири выдалась лютой — сорокаградусные морозы сковали всё вокруг, а ночь так и вовсе превращала градусник в ледяной столбик, будто природа вздумала проверить, кто тут настоящий русский человек.
— Николай, да ты хоть шарф повяжи! И шапку-ушанку надень, не геройствуй! — напутствовала мужа Матрёна, провожая его на ферму.
Дела ждать не могли — коровы голодные, бурёнки недовольные. Николай, уже седой, но крепкий, как сибирский кедр, привычно собирался на работу. А Матрёна оставалась дома — ждала дочку с внуком, но та звонко сообщила из города:
— Мам, такие холода — лучше переждём! Приедем на выходных, как потеплеет.
— И правильно, Людочка! Вдруг у автобуса мотор замёрзнет? Береги себя и Ванюшку, — ответила Матрёна, пряча тревогу под улыбкой.
Опустив телефон, она задумалась. Перед глазами встала зима, что была полвека назад, когда она, юная Мотя, с подругой Глашкой отправилась в глушь к Глашкиной бабке. Тогда тоже мороз щипал до тридцати пяти, но молодость брала своё.
— Мотенька, поехали к бабуле! — уговаривала Глашка. — Одной скучища, а ты на нашу деревню посмотришь! Правда, от села ещё топать надо, но мы же не сахарные — не растаем!
Шестнадцать лет, материнское благословение, тёплые валенки — чего бояться? Автобус довёз до села, но дальше водитель упёрся:
— Всё, народ, вылезайте! Дорогу завалило — дальше никак. Вас тут тётя Поля спасёт — у неё на крайней хате ночуете.
Так и сделали. Тётя Поля накормила их щами, чаем с блинами напоила, на печку уложила. А утром сосед дядя Миша согласился подбросить до деревни на санях. Тётя Поля ещё вечером уговорила:
— Мишаня, подкинь девчат до бабкиной деревни, а?
— Да чего не подкинуть? — хрипло рассмеялся он. — Покатаю с ветерком!
Запрыгнули в сани.
— Ну, хлопцы, укрывайтесь тулупом, а то превратитесь в сосульки! — дядя Миша заботливо подоткнул полы и щёлкнул вожжами.
Сани заскользили по снежной глади. За селом темнел лес, а дальше расстилалась белая степь — хоть картину пиши. Дорога колдобистая, но лошадь шла бодро.
— Дядя Миша, а вам сколько лет? — спросила Глашка, чтобы развеять тишину.
— Да уж за семьдесят перевалило, — заулыбался он. — Но я ещё огого! Летом отару пасу, как молодой. Степь-то у нас — загляденье! Приезжайте летом — вас травами напою!
**Рассказчик с душой**
Дядю Мишу в округе любили. Балагур, душа-человек, мог рассказать так, что забывались и стужа, и дальняя дорога. Пока ехали, говорили о разном, но вдруг Миша прищурился:
— По этой дороге, девоньки, я свою Марфу украл. Давно это было, лет пятьдесят назад…
— Как украл?! — ахнула Глашка. — Рассказывайте, дядя Миша!
— Ту самую Марфу, что вас провожала? — догадалась Мотя.
— Её, мою Марфушку, — кивнул он, и глаза его заблестели. — Тогда она девчонкой была, как вы.
Мотя с Глашкой притихли.
— Было дело, — начал Миша. — Поехал я тогда в ту деревню. Батя послал к дяде Степану по делам. Мне двадцать пять, холостой — всё невесту искал, да чтобы сердце ёкнуло. А тут — Кузя, сын дяди Степана, ровесник мой.
— Здаров, Мишаня! — встретил он меня. — Батя на мельнице, а вечером в клуб пойдём — у нас девки хоть куда!
В клубе гармошка играла. Девки хороводили, звали меня плясать. А я вдруг её увидел — ту, что в дверях стояла. Невысокая, коса до пояса, в белых валенках, щёки румяные от мороза.
— Кузя, кто это? — спрашиваю, глаз не отвожу.
— Марфа, дочь дяди Пантелея. Хорошая девка, да отец у неё — медведь в берлоге. С ним лучше не связываться, — ответил Кузя.
Я не стал мешкать — подошёл. Весь вечер плясали, смеялись. Марфа оказалась весёлой, острой на язык. Потом провожали её — Кузя слинял, оставив нас у калитки.
После того вечера я в деревню как заворожённый ездил. Но однажды, заговорив о свадьбе, увидел её слёзы:
— Батя не пустит в другое село. Говорит, жених тут у меня есть, местный. С тобой видеться запрещает.
— Нет, Марфа, ты моя, — сказал я твёрдо. — Жди — приеду.
**Погоня в ночи**
Миша замолчал, глядя в снежную даль. Глашка нетерпеливо подтолкнула:
— Ну и что дальше?
— А дальше — от ворот поворот, — вздохнул он. — Дядя Пантелей меня с порога прогнал. Но я знал — Марфа не без меня.
Вернулся к Кузе, передал ей: через три дня буду. В назначенный вечер ждал за околицей. Марфа выскользнула с узелком, запрыгнула в сани, дрожала вся.
— Боюсь, батя догонит…
Я погнал лошадь, но сзади уже топот. Погоня. Я бы мог ускакать, да не по-мужски это — от тестя бегать.
— Марфа, не отдам тебя никому, — сказал я, останавливая сани. — Давай встречать как мужчины.
Дядя Пантелей подскочил, красный от злости. Хлестнул кнутом, но я не дрогнул. Схватил он меня за грудки, кричит:
— Только сунься к дочери — убью!
— Дядя Пантелей, хоть убейте — без Марфы мне жизни нет, — сказал я прямо.
То ли слова подействовали, то ли дочкино счастье вспомнил, но он руки разжал.
— Мать там с перепугу слегла, узнав, что Марфка сбежала. Разворачивай, поехали домой. Там и решим.
Я поверил. Хоть и грозен был Пантелей, но слово держал.
— Благословили нас, — закончил Миша, улыбаясь. — Потом свадьбу сыграли — на всю округу. Вот так, девки, пятьдесят лет душа в душу.
— Как в кино! — выдохну*Матёра тихо усмехнулась, глядя в окно на метель, и подумала: «А ведь и у нас с Николаем вышло почти так же — только без кнута, слава Богу».*
