— Доченька, умоляю, сжалься, — старушка с дрожью в голосе протягивала к продавщице морщинистые руки. — Три дня крошки во рту не было, а денег — ни гроша.
Пронзительный зимний ветер гулял по старым улочкам, будто насмехаясь над временами, когда люди ещё помнили, что такое доброта. Серые стены домов, облупившиеся вывески — и среди этого пейзажа худенькая фигурка в потрёпанном пальто, с мешком пустых бутылок, словно последним напоминанием о прошлой жизни. Слёзы катились по её щекам, не спеша замерзая на морозе.
— Детка… — прошептала она, будто осенний лист, сорванный ветром. — Хоть кусочек хлеба… Три дня — ни крошки. Ни копейки…
Её слова повисли в воздухе, но за стеклянной дверью булочной продавщица лишь равнодушно мотнула головой. Взгляд — холодный, будто выточенный изо льда.
— Ну и что? — огрызнулась она. — У нас булочная, а не приём стеклотары. Не видишь, что ли? Написано же: бутылки сдавать в спецпункте, там и деньги дадут… на хлеб, на еду, на жизнь. Чего ты от меня хочешь?
Старушка растерялась. Она не знала, что пункт закрывается в полдень. Опоздала. Опоздала на тот единственный шанс, который мог спасти её от голода. Раньше ей и в голову не приходило собирать бутылки. Она была учительницей — женщиной с образованием, с достоинством, с добрым сердцем, которое не очерствело даже в самые трудные времена. Но сейчас… сейчас она стояла у ларька, как нищая, с горечью стыда на душе.
— Ладно… — продавщица слегка смягчила тон. — Меньше спать надо. Завтра принесёшь бутылки пораньше — накормлю.
— Дочка… — старушка сжала ладонями край прилавка. — Хоть четверть батона… Завтра отдам. Голова кружится… Больше не могу…
Но в глазах продавщицы не было ни капли жалости.
— Нет, — отрезала она. — Благотворительностью не занимаюсь. Сама с трудом концы свожу. Каждый день толпы таких приходят — всех не накормишь. Не задерживай, очередь.
Рядом стоял мужчина в тёмном пальто, погружённый в свои мысли. Казалось, он вообще не замечал происходящего — мир его вращался вокруг дел, решений, планов. Но стоило ему подойти к прилавку, как продавщица преобразилась — будто перед ней появился не просто покупатель, а важный господин.
— Доброе утро, Павел Андреевич! — засияла она. — Ваш любимый хлеб с орехами как раз сегодня привезли. И пирожки свежие — с курагой. С вишней вчерашние, но тоже ничего.
— Доброе… — рассеянно ответил мужчина. — Дайте хлеб и шесть пирожков… вишнёвых.
— С курагой? — подсказала она с улыбкой.
— Да без разницы, — буркнул он.
Достал толстый кошелёк, отсчитал купюру, но вдруг взгляд его скользнул в сторону… и задержался. На старушку в тени ларька. Лицо показалось знакомым. Очень. Но память упрямо не хотела возвращать образ. Лишь одна деталь вспыхнула в сознании — старинная брошь в виде цветка на её потрёпанном пальто. Что-то в ней было… родное.
Мужчина сел в чёрный внедорожник, положил пакет с покупками на сиденье и уехал. Офис его был неподалёку — скромное, но современное здание на окраине. Павел Шатов, владелец крупной сети бытовой техники, начинал с нуля — в лихие девяностые, когда каждый рубль доставался потом и кровью. Без связей, без протекции — только упорство, ум и труд.
Дома — уютном коттедже — его ждали жена Жанна, сыновья Артём и Кирилл, и совсем скоро должна была родиться дочка.
— Паш… — встревоженно сказала Жанна в трубку. — Из школы звонили. Артём опять подрался.
— Дорогая, я не могу… — вздохнул он. — Сегодня переговоры с поставщиком. Без этого контракта — миллионные убытки.
— Но мне одной тяжело… — её голос дрогнул. — Я же беременна, устала…
— Не ходи, — быстро сказал он. — Обещаю, выкрою время. А Артёму… влетит, если не возьмётся за ум.
— Ты никогда не дома… — прошептала она. — Уходишь — дети спят, приходишь — ещё спят. Я волнуюсь…
— Работа, — ответил он, чувствуя укол вины. — Но всё ради семьи. Ради вас.
— Прости… — она замолчала. — Просто ты мне нужен.
Павел просидел в офисе до ночи. Вернулся — дети спали, жена ждала в гостиной. Она извинилась за свои слова, но он лишь покачал головой.
— Ты права… — тихо сказал он. — Работаю слишком много.
Предложила разогреть ужин, но Павел отказался.
— Уже поел. Принёс пирожков с курагой — из того ларька. И хлеб с орехами…
— Хлеб не понравился, — вздохнула Жанна. — Дети даже не доели.
Павел задумался. Перед глазами вновь встала та старушка. Что-то в ней было… до боли знакомое. Не только лицо, но и осанка, взгляд, брошь… И вдруг — как вспышка — память вернулась.
— Неужели… она? — прошептал он. — Тамара Васильевна?!
Сердце сжалось. Вспомнил школу, класс, её строгие, но добрые глаза. Как она объясняла задачи, терпеливо, раз за разом. Как он, мальчишка из бедной семьи, жил с бабушкой в крохотной квартирке, где порой и хлеба не было. А она… замечала. Придумывала для него «работу» — то цветы посадить, то забор подправить. А потом на столе неизменно появлялась еда. И хлеб… её хлеб, из русской печи, с хрустящей корочкой и запахом детства.
— Надо её найти.
На следующий день через старого одноклассника-полицейского он узнал адрес.
В воскресенье, купив букет — тюльпаны, гвоздики, веточка мимозы — Павел поехал в старый район, где теперь стояли безликие многоэтажки.
Она открыла дверь. Измождённое лицо, потухший взгляд, но та же гордая осанка.
— Здравствуйте, Тамара Васильевна, — голос его дрогнул. — Я Павел Шатов. Вряд ли помните…
— Помню, Пашенька, — тихо ответила она. — Узнала тебя у ларька.
