— Утро доброе, моя дорогая!

Доброе утро, дорогая.
Он, как обычно, проснулся за минуту до сигнала будильника привычка, привившаяся в армии. Сказав «пока», он перевалился с кровати на пол, не открывая глаз, и сделал несколько отжиманий. Кровь приятно зашуршала, прогоняя остатки сна.
Я разбуду сыновей, Лен.
«Сыновья» это два десятилетних близнеца, спящие в соседней комнате. Два крошечных отражения отца, с чуть открытыми ртами, будто разделяют один сон.
Отопление в доме всю ночь барахлило, поэтому он решил не рисковать и не будить их раньше. Остановился, полюбовался уже подросшими фигурами «мальчиков».
Он в их возрасте был полной противоположностью: худой, неуклюжий, сутулый. Робкий, что сверстники часто принимали за трусость. Учёбу он сдавал без труда, но обиды одноклассников оставляли глубокий след. Он не умел отвечать тем, кто его обижал, потому что знал свою слабость. На физкультуре старался изо всех сил, но насмешки учителя разбивали его дух. Что касается спортивных секций, мать была категорична:
Я не рожала интеллигентного еврейского мальчика, чтобы он учился разбивать носы.
Робость мешала и здесь, и мечта о силе отступила. Мама обычно была нежна, заботлива, но иногда её характер проявлялся. От переизбытка забот он после школы ушёл в армию, а через два года вернулся уже натренированным спортсменом. Тот же тихий, робкий еврейский ребёнок превратился в крепкого кандидата в мастера спорта по боксу, который, к сожалению, не понравился ни матери, ни приёмному институту физической культуры, и он решил продолжить карьеру в спорте.
Студенческие годы открыли ему новый мир: частые соревнования, общежитие, новые друзья. Появилась новая проблема девушки. Несмотря на успехи в боксе, природная робость не исчезала. Приходилось тяжело ухаживать, приглашать на свидание, даже просто разговаривать с девушкой в двадцать лет, как в десять. Пока не встретил её.
Елена была яркой звездой института чемпионка по прыжкам в воду, стройная светловолосая красавица с зелёными глазами. Умна, улыбчива, но молчалива, как будто не с этой планеты, поэтому её прозвали Инопланетянкой. Они сразу подружились.
Их время проходило вместе: часы гуляли без слов, болели друг за друга на соревнованиях. После первого поцелуя он мгновенно предложил ей руку.
Свадьбу марсиан отмечали всем курсом, их любили за открытость и доброжелательность.
Через год Лена «взяла академ» наступила беременность. По вечерам он стал подрабатывать грузчиком на Курском вокзале. Странным образом в эти ночи он впервые почувствовал, что стал сильным не от тяжёлых мешков, а от осознания, что сможет обеспечить семью и вырастить детей.
Лена волновалась, но врач успокаивал её, шутя:
Если вы не любите детей, двойня будет вдвое хуже.
Ночами они мечтали о будущих детях, о доме у моря, о жизни через годы. Ночь время для мечтаний.
Накануне родов она взяла его за руку, посмотрела в глаза и прошептала:
Пообещай, что, как бы ни было, ты их не оставишь.
Он сначала замешкался, хотел возразить, но, увидев её глаза, кивнул. На следующий день начались схватки. Роды затянулись, были тяжёлыми; почти сутки Лена была без сознания, врачи не могли найти причину кровотечения, и когда раскрыли её, было уже слишком поздно.
Что случилось в ту ночь с ним, он не помнит всё прошло как в дыме. Проснулся он утром на Курском вокзале, лежа в луже среди пустых бутылок. Какойто ночной грузчик схватил его за плечо и, ругаясь, крикнул: «Эй, боксёр, вставай, смена начинается». Он встал, шатаясь, будто после нокдауна в двенадцатом раунде, и пошёл разгружать вагоны. Руки знали дело, голова нет. В голове крутилось лишь одно: «Пообещай, что не оставишь Пообещай, что не оставишь».
Он не плакал тогда. Плач пришёл позже, ночью, когда он впервые вошёл в пустую квартиру и увидел два крошечных комбинезона, которые Лена ещё накануне гладила, тихо напевая. Он сел в детской, выл, как раненый зверёк, пока соседка, тётя Рая, не постучала в стену: «Сынок, я понимаю, но дети же спят».
Дети спали. Два тёплых комочка в кроваткеманеже, выбранной в «Детском мире», спорили: синий или зелёный? Взяли обе, по одной каждому. Теперь они тихо посапывали, не зная, что мамы уже нет.
Первый месяц он помнит смутно: ночи не спал, боясь, что, уснув, не услышит плач. Кормил по часам, менял подгузники, стерилизовал бутылочки, а сам ел лишь раз в сутки, когда вспоминал. Мама приезжала каждый день, приносила еду, молча обнимала и уходила, потому что он не мог говорить. Он лишь кивнул, когда она спросила: «Можно я заберу мальчиков к себе?» Он обещал: не оставлю.
Когда близнецам исполнилось три месяца, он впервые вышел на ринг после похорон. Тренер советовал не спешить, но он вышел и проиграл в первом раунде не потому, что забыл бить, а потому, что впервые в жизни не захотел. Противник бил, а он стоял, глядя в точку за канатами, где обычно сидела Лена с флагом, крикуя: «Давай, мой марсианин!».
После боя тренер отнёс его в раздевалку и сказал прямо:
Либо возьмёшься за голову, либо бросишь бокс. Ты сейчас опасен не для соперника, а для себя.
Он бросил. Тот же вечер сдал перчатки в кладовку и больше их не надел.
Вместо этого стал бегать по утрам. Сначала три километра тяжко, задыхаясь и ругаясь. Затем пять, потом десять. Бежал, пока ноги не стали ватными, а в голове осталось лишь стук сердца и дыхание. Возвращался домой, мокрый, падал в коридоре и лежал, глядя в потолок, пока один из сыновей не заплакал. Тогда поднимался, поднимал ребёнка к себе, прижимал и дышал. Просто дышал.
Так прошёл год.
Когда мальчикам исполнилось два, он впервые повёл их в бассейн. Сам боялся воды с детства Лена смеялась, что марсиане не умеют плавать. Она обещала научить и их, и его, но пока не успела. Поэтому он нанял лучшего тренера, которого нашёл, и каждый урок сидел на бортике, держась в кармане её старого купальника, который так и не выбросил.
Малыши плескались, как уточки, смеясь одинаково. Он смотрел и думал: «Если бы ты увидела».
В пять лет он отправил их в занятия боксом. Не чтобы вырастить чемпионов, а потому что понял: сила не только мышцы. Сила это возможность защитить и не сломаться, даже если мир против.
К тому времени он уже работал тренером в детской секции. Платят мало, но график удобный успевает в детсад, на тренировки сыновей, на родительские собрания. По вечерам готовит ужин, проверяет домашние задания, читает вслух «Гарри Поттера» разными голосами. Мальчишки уже знают, что мама «ушла на небо», но пока не спрашивают деталей. Он ждёт их вопросов, готовится.
Иногда, когда они засыпают, он садится на кухне с чашкой чая, достаёт старый альбом. Там их свадебные фотографии, первые соревнования, ультразвук с двумя точками, ставшими потом его сыновьями. Он смотрит на её улыбку и шепчет:
Видишь, Лен? Я не оставил. Я держу слово.
Потом идёт в их комнату, поправляет одеяла, нежно целует обоих в макушки, стараясь не разбудить, и шепчет им:
Спите, парни. Папа здесь.
Только после этого он позволяет себе лечь, потому что теперь может уснуть, зная, что услышит любой плач.
Прошло десять лет.
Сегодня утром, как и всегда, он проснулся за минуту до будильника. Сделал отжимания, считая до двадцати, кровь приятно зашумела в ушах.
Пойду разбужу парней, Лен, произнёс он в пустоту, как делает каждое утро уже одиннадцать лет.
Встал, потянулся и прошёл в соседнюю комнату.
Два десятилетних мальчика спали, раскинувшись, как звёзды. Идентичные лица, одинаково приоткрытые рты. Теперь они уже не крошки, а настоящие спортсмены: один кандидат в мастера по боксу, второй чемпион области по плаванию среди юниоров. Оба отличники, оба с её зелёными глазами.
Он постоял, глядя на них, и вдруг ощутил в груди тёплое, лёгкое чувство. Не боль, а присутствие.
Спасибо, прошептал он. Спасибо, что дала мне их и что они со мной до сих пор.
Затем, как обычно, наклонился и поцеловал сначала одного, потом другого.
Вставайте, чемпионы. Завтрак сам себя не съест.
Парни зевнули, улыбнулись сквозь сон.
Пап, а можно после тренировки в кино? Новый «Человекпаук» вышел!
Можно, но сначала пробежка. Пять километров, вместе.
Уууу
Без «ууу». Марсиане не ноют.
Они рассмеялись, звонко, одинаково.
Он вышел на кухню, поставил чайник и посмотрел в окно. Утро было ясным и морозным, солнце только поднималось над крышами.
В тот момент он понял: он не просто выжил. Он живёт. Понастоящему.
Потому что обещал. И потому что она всё ещё рядом в их смехе, в их взглядах, в их силе, в его силе.
Он улыбнулся своему отражению в окне и, чтобы не разбудить сыновей, тихо сказал:
Доброе утро, любимая.
И пошёл жарить оладьи как она учила, с яблоками и корицей. Дети любят. И так правильно.
Всё, что осталось, продолжать жить: за себя, за неё, за троих.
Он живёт. Каждый день. Каждое утро. Каждым вдохом.
Потому что обещал.