Дом у самого болота
Арина стояла среди заросшего двора, по колено в лопухах и крапиве, и смотрела на покосившуюся избу с облупившейся табличкой: «д. Черничное, ул. Лесная, 1». Воздух пах болотом, сырым деревом и… чем-то родным.
В детстве она каждое лето гостила тут у бабки Марфы — бойкой старухи с седой косой и голосом, который слышно было за три дома. Та пекла пироги с брусникой, заваривала чай из иван-чая, умела снимать сглаз и заговаривать зубную боль. «Здесь лешие водятся, — говаривала бабка. — Но к доброму человеку и они добры». Арина тогда верила.
Теперь ей тридцать два. И она снова здесь. После восьми лет с Игорем, ушедшим к молодой йога-инструкторше, и работы в конторе, высосавшей из неё все соки, Арина вдруг поняла: если не свернуть сейчас, жизнь пройдёт мимо. И она свернула. Прямо на проселок.
Дом достался от бабки. Мать хотела продать его за гроши местному егерю, но Арина воспротивилась. Сказала: сама разберусь. «Ну и чудишь», — фыркнула мать.
В первый день Арина просто отдраивала полы. Из щелей выползала чёрная грязь, будто годы усталости стекали в ведро. Потом чистила печь, смахивала пыль с икон, выгоняла мышей. Ночью уснула, укрывшись бабушкиным лоскутным одеялом. Снился ей дом — тёплый, живой. Будто бабка обняла её и шепнула: «Не бойся, внучка. Ты тут своя».
На третьей неделе в Черничное нагрянули родственники: мать, тётка Варя и двоюродный брат Коля.
«Мы тут посовещались, — начала мать, оглядывая крыльцо с выражением, будто наступила в коровью лепёшку. — Раз бабка общая, значит, и дом надо делить».
«Ага, — поддакнул Коля, ковыряя носок сапога. — Тут охотничью базу можно сварганить. Я уже смотрел, сколько дают».
Арина вытерла руки об фартук и вышла на крыльцо.
«Добро пожаловать. Только базы тут не будет. Бабка дом на меня записала. Документы у нотариуса».
«Арин, не упрямься! — взвизгнула тётка. — Ты же одна, а Коля — семейный! Ему важнее!»
«У Коли, если память не изменяет, три кредита и алименты. Это его заботы. А дом — мой. Точка».
«Ну посмотрите на неё! — закипела мать. — Живёт тут, как кикимора болотная, а на родню рот разевает!»
«Рот разевала — это вы, когда мне в десять лет за варенье без спросу зубы-то повыбивали, — холодно бросила Арина. — А теперь, если не сложно, проваливайте с моего подворья».
Родня ушла, грохоча сапогами. Коля, уезжая, специально задел калитку машиной.
В ту ночь, когда Арина уже засыпала, под полом что-то скрипнуло. Потом ещё раз. Будто кто-то бродил в подполе.
Она спустилась с фонарём. В кладовой между досками зияла щель, и луч света выхватил что-то блестящее. Арина отодвинула половицу. Под ней — завёрнутый в клеёнку ящик.
В ящике — пачка писем. Бабкиных. Некоторые — ей, Арине.
«Если читаешь это — значит, осталась. Я знала, что вернёшься. Тут твоя сила. Помни: в этих стенах — твои корни, твоя кровь и твоя правда. Хватит у тебя духу быть собой. Только не бойся. Ни болот, ни людей. Люди — пострашнее будут».
Письма оказались дневником. Бабка писала о снах, о духах, что навещают её, о родне, которую терпела ради спокойствия, но не любила. И — о женщине по имени Лидия, с которой жила когда-то, в войну. «Мы звались подругами. Тогда иначе нельзя было». Арина читала, и сердце ёкало. Неужели бабка…
Через неделю в деревню приехала ремонтная бригада: женщина с синими волосами, дядька в тельняшке и два парнишки.
«Привет, я Марина, — сказала синеволосая. — Реставрируем старые дома. Ты писала про фасад? Мы как раз этим занимаемся».
Арина кивнула. Эти люди ей сразу понравились. Они жили в палатках за домом, смеялись, орали песни у костра. Однажды вечером Арина прочла вслух бабкины письма. Все слушали, затаив дыхание.
«Знаешь, — сказал дядька в тельняшке, — будто она через тебя говорит. Читаешь, а я её голос слышу. Как живая».
«Она и есть живая, — улыбнулась Марина. — Мы же в Черничном. Тут граница между мирами — как паутинка».
На следующий день приехал Коля. Один. С бутылкой.
«Поговорить, — буркнул с крыльца. — Можно?»
Арина нехотя кивнула. Он сел у печи, осмотрелся, вздохнул.
«Не держи зла. Это мамка меня подначила. Мне-то по фигу. Да и че я… сам не знаю, чего хочу. Город достал. Работа — дерьмо. Жена сбежала. Ты хоть счастлива?»
Арина налила ему чаю. Коля поднёс кружку ко рту и вдруг разрыдался.
«Знаешь, я тут тоже бывал. Летом. Бабка со мной пироги пекла. А мне казалось — не любит. А теперь… я даже попрощаться не успел».
Арина молча достала с полки бабкин альбом. На фото — Коля лет семи, с горстью морошки в ладошке.
«Она всех любила. Просто по-своему. Теперь тебе реИ стояли они так — два родных человека у теплой печки, слушая, как за окном шепчет ветер и тихо стонут старые сосны, будто сама бабка Марфа одобрительно кивала им из темноты.
