Варвара сидела на потрёпанном диване в своей московской квартире, разглядывая обои, которые не меняла со времён перестройки. Её руки, измученные годами готовки, уборки и стирок, лежали на коленях, как две уставшие после дежурства санитарки. Она была матерью троих детей и женой, для которой семья всегда стояла на первом месте. Но в свои 48 Варя вдруг поняла: всю жизнь она была не матерью, а приложением к пылесосу и сковородке. Живой функцией «постирай-погладь-накорми», чьи мечты давно растворились в луже подтекающего унитаза.
Её дети — Игорь, Даша и Алёнка — были её вселенной, солнцем и звёздами в одном флаконе. С их рождения Варя забыла, что значит спать больше четырёх часов или купить себе что-то без фразы «оно же нам не надо». Она вставала затемно, чтобы сделать бутерброды «как в том тиктоке», выводила пятна с футболок ценой собственных нервов и слушала бесконечные «Мам, дай денег» так часто, что это могло быть её вторым именем. Когда Игорь в детстве подхватил ветрянку, она две недели жила у его кровати, питаясь остатками куриного бульона. Когда Даша захотела на балет, Варя экономила даже на сметане, лишь бы оплатить эти проклятые пуанты. Она отдавала всё, даже не спрашивая сдачу.
Её муж, Виктор, внёс в этот цирк особый колорит. Он приходил с работы, занимал своё законное место на диване и смотрел футбол с таким видом, будто только что лично забил все голы. «Ну ты же мать, тебе положено», — бросал он, когда Варя осмеливалась зевнуть громче обычного. Она молча заваривала ему чай — конечно, в его любимой кружке, которую нельзя мыть с остальными, а то «вкус не тот». Иногда ей казалось, что она не жена, а живая голосовая команда: «Сири, включи ужин».
К своим сорока восьми Варя чувствовала себя как последний огурец в банке — сморщенной и забытой. В зеркале смотрелась женщина с тёмными кругами под глазами (их не скрывал даже тональник за 300 рублей), с сединой, припрятанной под «народной» хной, и руками, похожими на наждачную бумагу. Её подруга Галя как-то сказала: «Ты что, мученица какая-то? Живёшь, будто тебе в трудовой написали „пожизненная самоотдача“». Варя отшутилась, но ночью эти слова вертелись в голове, как назойливая реклама.
Всё изменилось в один день. Даша, уже взрослая и безупречная (по её мнению), крикнула из комнаты: «Мам, ты что, вообще не умеешь стирать? Мою новую кофту к чёрту испортила!» Варя, которая всего час назад гладила эту самую кофту (с изнанки, как положено!), вдруг почувствовала, будто её внутренний чайник закипел и свистнул во все стороны. Она посмотрела на гору немытой посуды, на крошки под столом и на мужа, ожидающего третью порцию борща, и поняла: хватит.
Наутро она сделала невозможное — пошла в салон красоты «Любава», где ей наконец-то убрали эти злосчастные «пучки страдания». Потом купила платье — не практичное, не «чтобы под джинсовку», а просто потому, что оно напоминало ей море. Записалась на курсы керамики (мечта юности, похороненная под слоем пельменного теста). Каждый её шаг теперь сопровождался хором возмущённых голосов: «Мам, а где мои носки?», «Варь, ужин будет?», «Ты что, с ума сошла?!» Но она научилась отвечать: «Ищите», «Разогрейте» и самое сладкое — «Нет».
Прошёл год. Теперь Варина квартира пахнет не жареной картошкой, а лавандой и глиной. Её поделки продаются на ярмарке у метро, и соседки шепчутся: «Смотри-ка, а Марковна-то талантливая!» Дети научились (с боем) разогревать пельмени, а Виктор даже сам раз пылесосил — правда, потом неделю ходил героем. Варвара больше не служанка. Она просто Варя — женщина, которая в 48 лет наконец-то пришла на свою же собственную жизнь. И, кажется, опоздала только на пару десятков лет.
