В семьдесят лет я поняла, что самое страшное — это не пустая квартира, а дом, полный людей, которым ты не нужна.
— Опять не тот хлеб купили, — голос невестки Светы резанул уши, пока я раскладывала покупки на кухне. — Я просила бородинский. В пятый раз.
Она взяла буханку и покрутила ее в руках, будто это был ядовитый гриб.
— Светочка, прости, забыла. Голова занята.
— У вас вечно занята, Татьяна Ивановна. А нам потом есть. У Вовочки может живот заболеть.
Она швырнула хлеб на стол так, будто сделала мне одолжение, не выбросив его сразу. Я сглотнула комок в горле. Моему внуку Вове пять лет, и от обычного хлеба у него никогда не болел живот.
Из комнаты выглянул сын.
— Мам, мой серый свитер не видела?
— Видела, Сашенька. В стирке, я вчера…
— Зачем?! — он даже не дослушал. — Я его сегодня хотел надеть! Ну мам!
Он ушел, оставив меня с этим раздражённым «ну мам», которое в последнее время било больнее пощечины. Я постирала его вещь. Позаботилась. И снова оказалась виновата.
Я медленно прошла в свою комнату мимо гостиной, где Света уже трещала по телефону: «Свекровь опять всё путает!» Смех в трубке был таким же колким, как её слова.
Моя комната казалась последним тихим углом в этом некогда уютном доме. Теперь он гудел, как рынок в субботу.
Громкие разговоры, детский визг, телевизор, хлопанье дверей. Шумно. Людно. И до боли одиноко.
Я села на кровать. Всю жизнь боялась одиночества. Боялась, что дети уедут, и я останусь в пустых комнатах. Какая же я была дура.
Только к пятидесяти годам я поняла: самое страшное — не пустая квартира, а дом, полный людей, которым ты не нужна.
Ты для них — как старый холодильник. Работаешь, но вечно не так. Подай, принеси, постирай, но строго по инструкции. Один неверный шаг — и ты уже мешаешь, раздражаешь, путаешься под ногами.
Вечером я попыталась ещё раз. Сын сидел за ноутбуком, хмурился.
— Саша, может, поговорим?
— Мам, я работаю, не видишь? — даже не поднял глаз.
— Я просто хотела…
— Давай потом, ладно?
«Потом» никогда не наступало. У них с Светой была своя жизнь, свои планы. А я была… фоном. Как старый шкаф или выцветшие шторы. Вроде тут, а вроде и нет.
В дверь постучали. Вовочка.
— Ба, почитай, — протянул мне книжку.
Сердце ёкнуло. Вот он, мой лучик. Единственный, кому я…
— Вова! — появилась Света. — Кому я сказала не отвлекать бабушку? Иди, у тебя мультики по расписанию.
Она забрала книгу и увела его за руку.
Я сидела, глядя на закрытую дверь. И поняла: больше не могу быть фоном. Или что-то изменится, или я исчезну в этих стенах, как призрак.
Решение зрело несколько дней, пока я мыла посуду, ходила в магазин и терпела мелкие уколы. Оно окрепло, когда нашла в мусорке почти целую кастрюлю борща — «слишком жирно, мы на диете».
Я начала с малого. Своего угла.
В субботу утром достала с антресолей коробки с вещами покойного мужа. Его книги, инструменты, фото. Разложила всё на столе в гостиной. Хотела сделать уголок памяти, повесить его портрет.
Первой спустилась Света. Замерла, будто увидела тараканов.
— Это ещё что?
— Доброе утро. Вещи разбираю.
— В своей комнате нельзя? Вы всю гостиную завалили. У нас гости сегодня.
— Это и моя гостиная, — сказала я твёрдо, сама удивляясь своему голосу. — И это вещи твоего свёкра. Отца Саши.
Света фыркнула и громко хлопнула дверью кухни. Через десять минут появился Саша.
— Мам, ты чего устроила? Света говорит, ты всё захламила.
— Хочу повесить портрет отца. Вот здесь.
— Здесь? — он посмотрел на стену. — Ты с ума сошла? У нас тут стильный ремонт, какой портрет? Света тут зеркало дизайнерское присмотрела.
Вот как. Зеркало. Дизайнерское. Важнее памяти о его отце.
— Саша, это мой дом.
— Ну началось, — закатил глаза. — Вечно ты со своим «моим домом». Мы тут живём! Мы ремонт делали!
Ремонт — это поклеенные ими обои в гостиной. Всё.
— Поэтому и хочу, чтобы дом оставался домом, а не выставочным залом.
Вечером был главный разговор. Подошли вместе, с серьёзными лицами.
— Мам, мы подумали, — начал Саша. — Дом слишком большой. Коммуналка дорогая, убираться тяжело.
Света подхватила:
— Мы о вас заботимся. Вам одной будет трудно, когда мы переедем.
По спине пробежал холодок.
— Куда это вы собрались?
— Хотим продать дом, — выпалил Саша. — Купим квартиру в новостройке. И тебе. Однушку. Маленькую, уютную.
Я смотрела на них. Они не шутили. Уже мысленно поделили деньги от продажи моего дома. Моей крепости. Моей жизни.
— Продать… мой дом?
— Ну почему твой? — усмехнулась Света. — Мы тут живём, вкладываемся. Или ты хочешь, чтобы мы всю жизнь тут сидели?
Я встала. Ноги ватные, но выпрямилась.
— Нет.
— Что «нет»? — Саша нахмурился. — Мам, это выгодно.
— Сказала — нет. Дом не продаётся.
Я посмотрела сыну в глаза. В них не было ничего, кроме холодного расчёта. Маска слетела. Я была не просто помехой. Я была препятствием.
Моё «нет» повисло в воздухе. Саша покраснел. Света побледнела, губы в ниточку.
— Ты не поняла, — прошипел сын. — Мы уже риелтора нашли.
— Отменяйте.
— Будешь жить в однушке и радоваться! — взвизгнула Света. — Хватит портить нам жизнь!
— Света, — одёрнул её Саша, но тут же ко мне: — Мам, ну как так? Я же для семьи! Для твоего внука!
Это был низкий удар. Но больше не работал.
— Внук будет приходить в этот дом. К бабушке. А не в новостройку, купленную на памяти его деда.
— АгаИ когда за ними закрылась дверь, я впервые за долгие годы вздохнула свободно, потому что одиночество оказалось куда добрее, чем жизнь среди тех, кто тебя не ценит.
