Когда-то, в тихом городке под Воронежем, где вековые берёзы шепчут о семейных тайнах, моя жизнь стала непосильной ношей. Зовут меня Авдотья, и два года назад я узнала правду, перевернувшую мой мир. Теперь стою на перепутье, разрываемая между болью измены и слезными мольбами родных, умоляющих сохранить союз.
Любовь, оказавшаяся миражом
Я выходила замуж за Дмитрия в двадцать пять лет. Он был старше, солидный, с твёрдым взглядом и обещаниями счастливой жизни. Тогда мне казалось, что наша семья — навек. Мы мечтали о детях, о доме, о покое. Но судьба сыграла со мной злую шутку. Пятнадцать лет я жила, не замечая, как муж постепенно отдаляется. А два года назад правда выплыла наружу, как грязь из-под снега: у Дмитрия была другая. Не мимолётная связь — целая вторая жизнь, о которой я не догадывалась.
Узнала я случайно, от соседки, видевшей их вместе в трактире. Сперва не верила, но потом всё сложилось: его поздние приходы, отговорки о делах, равнодушие в глазах. Он не просто грешил — он жил с ней, пока я растила наших детей, Феню и Тихона, и ждала его у окошка. Эта правда сломала меня. Подала на развод, не в силах терпеть позор. Но на этом мучения не закончились.
Слёзы и уговоры
Моя матушка, Аграфена Степановна, и свекровь, Пелагея Ильинична, объединились против меня. Приходили вместе, снова и снова, с мольбами и укорами: «Авдотьюшка, отмени развод! Не губи семью в сорок лет! Детей пожалей! Дмитрий согрешил, но к ней не уйдёт. Погуляет да одумается. Возьми себя в руки!» — их слова резали, как серп.
Они твердили, что я должна простить ради детей, ради «покоя». Свекровь и вовсе заявила, что сама виновата: «Мало за мужем смотрела, вот он и сбежал». Матушка причитала, что в мои годы начинать всё сызнова — безумие. «Кто тебя, с двумя ребятишками, замуж возьмёт?» — её слова обжигали, как кипяток. Я рыдала в подушку, чувствуя себя загнанной зверушкой. Но как простить того, кто растоптал всё, во что верила?
Измена, которая не прощается
Дмитрий не оправдывался и не каялся. Лишь отмахивался: «Случилось, Дуня. Не хотел тебя обидеть». Его холод добивал. Он продолжил жить с той, а я осталась одна с детьми, долгами да разбитой душой. Матушка и свекровь шептали, что он вернётся, что это «бес попутал». Но я видела в его глазах: не вернётся. Уже выбрал другую дорогу.
Пыталась объяснить им, что не смогу делить кров с тем, кто меня презирает. Но не слушали. Свекровь вспоминала, каким Дмитрий был славным сыном, как семью содержал. Матушка хваталась за сердце, твердя, что развод осрамит нас перед людьми. Их напор был невыносим, но я не сломалась. Хотела воли, хотела вернуть себе честь.
Дети — моя скорбь и отрада
Феня и Тихон стали моей опорой. Они малы, но чувствуют, что батюшка им чужой. Феня как-то спросила: «Маменька, а папка нас разлюбил?» Я не знала, что ответить, лишь прижала её к груди, сдерживая слёзы. Ради них я должна держаться. Но как сказать детям, что отец предпочёл им другую? Как научить их верить в добро, когда моя вера разбита?
Родные используют их как последний довод: «Не лишай их отца! Семья должна быть цельной!» Но какая это семья, если в ней нет ни любви, ни совести? Не хочу, чтобы дети росли в доме, где мать терпит унижения ради притворного благополучия. Хочу показать им, что и женщина может постоять за себя, даже когда весь мир против.
Решающий час
Вчера матушка и свекровь снова пришли. Стояли на пороге, как две бабки-вещуньи, моля: «Авдотья, передумай! Не губи семью! Дмитрий одумается, ты же знаешь, он вас не покинет!» Смотрела на них, и сердце ныло от гнева и жалости. Они, каждая по-своему, пытаются удержать то, чего уже нет. Но я не могу больше лгать.
Твёрдо сказала: «Не вернусь к тому, кто меня предал. Если так любите Дмитрия, уговаривайте его, а не меня». Ушли, бросив на прощанье: «Одумаешься, Дуня. В сорок лет жизнь не начинают сызнова». Но я не верю. Верю только в себя.
Шаг в темноту
Развод — страшно. Это и нужда, и пересуды, и тоска. Но страшнее — остаться с тем, кто тебя презирает. Не знаю, что ждёт впереди. Может, и правда век вдовой проживу. Но выбираю себя и детей. Хочу, чтобы Феня и Тихон видели мать, которая не боится идти против всех.
Эта повесть — мой крик души. Пусть родные зовут меня своенравной, но я знаю: не я семью гублю. Я себя спасаю. И, гляди, когда-нибудь они поймут, что я была права.
