Вернулся через двадцать лет — и ждёт «семейной» поддержки
Когда человек уходит навсегда, учишься существовать без него. Забываешь, как дышать его присутствием, гасишь воспоминания делами — работой, домом, бытом. А потом, через годы, он возникает на пороге, будто не было ни слёз, ни опустошённой квартиры, где вместо мебели остались лишь царапины на полу. Как будто не ты, десятилетняя, прижималась к матери, пока он выносил даже твой детский столик, подаренный бабушкой.
Отец исчез из моей жизни громко — с хлопаньем дверей, дележом каждой чашки. Забрал всё, включая бабушкину этажерку. Потом — тишина. Ни копейки алиментов, ни открытки. Мама вытаскивала нас с горем пополам: сначала помогали дедушка с бабушкой из Твери, потом она вкалывала на двух работах. Я выросла, вышла замуж за Дмитрия, родила Софию. Мама, Галина Степановна, живёт с нами в Питере, нянчит внучку. Жизнь будто устоялась. И тут он вернулся.
Увидела его у входа в бизнес-центр «Лахта» — располневший, с щетиной и потухшим взглядом. Раскинул руки: «Дочка!» Меня затрясло. Прошла мимо, не взглянув. Он — за мной, бормоча про кафе, про тоскующие годы. Согласилась — чёрт дёрнул.
В «Пышечной» на Невском он разыграл спектакль: мол, мама запрещала ему звонить, вот он и мучился вдали. Хотя за эти годы успел обзавестись новой семьёй в Ростове — жена, трое сыновей. Спросил, как поживаю. Смешно.
— Чего хочешь? — прервала я.
Лицо вытянулось: «Мы же родня!» Встала, бросила на стол пятьсот рублей: «За себя плачу. И за тебя — в последний раз».
Через неделю он снова поджидал у метро. Оказалось, его старшему сыну — моему «брату» Артёму — нужно жильё в Питере для учёбы в Политехе.
— Пусть поживёт у вас пару месяцев! Родственные связи важны! — вещал «папа» Василий Николаевич.
Рассмеялась в лицо: «Какой Артём? Ты мне чужой».
Теперь он бомбит смс: «Ты обязана помочь! Я же отец!» Обязана? Человек, оставивший нас без копейки, требующий уважения? Цинизм.
Муж, Максим Игоревич, рвётся «поговорить по-мужски», но я запретила. Не стоит мараться.
Маме не скажу — её сердце не выдержит.
Самое мерзкое — когда предатель, прикрываясь кровными узами, требует тепла. Но я помню, как мама, стиснув зубы, собирала мои учебники с пола после его ухода. Как копила на новую парту, отказывая себе в пальто. Нет, Василий Николаевич. Ваше покаяние опоздало на двадцать лет. И моё детство вы уже украли — второго шанса не будет.
