В деревне все знали да не жаловали Ефима за его скверный нрав. Жил он с кроткой женой Настей, но детей Господь им не давал. Прожили душа в душу двенадцать лет, а колыбель так и пустовала.
Как гром среди ясного неба — забрала Настю небесная канцелярия. Мать ее замечала, что дочь похаживает невесело, да та отмалчивалась.
— Доченька, что-то ты бледная сегодня, — приставала старуха, когда та забегала в родительский дом.
— Пустяки, мам, отлежусь — и как огурчик. Не печалься, — отмахивалась Настя.
Жаловаться Ефиму она и не думала — терпеть не мог, коль у жены что заноет.
— Бабье нытьё! Всё у вас болит, да только когда работать — сразу здоровы. Хватит сопли распускать, — огрызался супруг.
Год минул после похорон. Жил Ефим один, да мысль о новой жене не давала покоя. Хоть и привык к одиночеству, а тоска одолевала. Приглядывался к деревенским бабам.
— С ребёнком брать — себе дороже, — рассуждал он. — Да где ж найти-то? Все мои ровесницы — либо с отпрысками, либо старые козы. Надо молоденькую — кто ж за такого урода пойдёт?..
Понятное дело, с таким нравом друзей не наживёшь. Но нашлась-таки тихоня — Глаша. Неказистая, зато работящая да покладистая.
Как-то подкараулил её Ефим у калитки:
— Глашка! Иди-ка сюды!
Девчонка подняла глаза, увидела хмурое лицо — и подошла.
— Здравствуйте…
— Здорово, — буркнул Ефим. — Слушай, не хошь за меня замуж? Хозяйство крепкое, с голоду не помрёшь. Детей нарожаем — мне наследники нужны.
— Ой… — аж вспыхнула Глаша. — Дайте с мамкой посоветоваться…
— Ладно, советуйся. К вечеру загляну.
Примчалась домой — и с порога:
— Мам, я замуж выхожу!
— За кого?! Аль жених объявился?
— Ефим свататься придёт…
— Ох, детка, да он ж тебе в отцы годится! — всплеснула руками мать. — И нрав у него — хоть святых выноси. Говорят, первую жену в могилу загнал — то ли работой заездил, то ли… Кто ж его разберёт?
— Да кто ж меня ещё возьмёт? — вздохнула Глаша. — А может, все эти сплетни — брехня?..
Сыграли свадьбу. Первое время вся деревня языками чесала. Одни Глашу жалели:
— Зря девка в петлю лезет, зря!
Другие Ефиму завидовали:
— Молодца, тихоню подцепил — будет ему под пяткой ходить.
Так и вышло. С соседями Ефим чуть не дрался, тёщу на порог не пускал, и Глаше к матери ходить запрещал.
— Деспот! — шептала старуха, когда дочь урывками пробиралась к ней. — Уйди от него, пока не поздно!
— Ничего, мам, — улыбалась Глаша. — Пусть орёт — я Богу молюсь да терпения прошу.
— Ох, детка, так всю жизнь молиться и будешь, — всхлипывала мать.
Но родила Глаша двух сыновей. Не сказать, чтоб Ефим их не любил — да только по-своему: орал да ремнём пугал. Мать шептала детям:
— От батьки подальше держись — ещё под горячую руку попадёшь.
Мальчишки быстро смекнули — и с утра пораньше на улицу смывались. А Ефим бушевал:
— Где шлялись, дармоеды?! Всё на мамку свалили — она ж вас балует!
Глаша уже и ухом не вела — привыкла. Хоть и моложе была, да мудрее. А Ефим всё чаще за бутылку хватался — и тогда на весь двор разносилось:
— Все вы мне надоели! Я вас кормлю, а вы…
Сиплый пьяный голос будоражил всю округу. Иногда Глаша вставляла:
— Сам женился, сам детей завёл — теперь ноешь? А сколько в кабаке пропиваешь?
Но лучше б молчала — разозлённого Ефима не перекричишь.
— Надоели! Хоть бы день без вашего нытья!
— Как ты его терпишь? — рыдала мать. — Я б давно ноги унесла!
— Ради детей, мам. Пусть орёт — я уже не слышу.
Соседи дивились Глашиному терпению.
— Ну и железная баба!
Шли годы. Сыновья подросли, уехали в город — учились, потом на заводе осели. Домой наведывались редко.
— Мам, прости — лишний раз с батей сталкиваться неохота.
Старший обещал:
— Как семью заведу — к себе заберу.
— Нет уж, сынок, — качала головой Глаша. — Здесь моя хата.
А Ефим бушевал пуще прежнего:
— Все вы мне надоели! Хоть бы полежать спокойно…
— Да ложись, — вздыхала жена. — Только не ори.
Однажды утром Глаша вернулась с дойки — в доме тишина. Заглянула в спальню — а Ефим на полу лежит, мычит что-то.
Врач скорой покачал головой:
— Инсульт. В больницу.
Вернулся Ефим домой тихим, беспомощным стариком. Уложила его Глаша и вздохнула:
— Мечтал полежать — вот и лежи.
Прибежала мать, перекрестилась:
— Бойся своих желаний… Ох, доченька, не позавидую я тебе.
— Ничего, мам, — гладила Глаша одеяло. — Зато тихо.
Пролежал Ефим полтора года — и тихо отправился на тот свет.
Вскоре младший сын с семьёй вернулся в деревню — мать одну не бросили. Но и самой Глаше здоровье изменило — перебралась к старухе.
Про Ефима почти не вспоминали. Радовалась Глаша, что сыновья в него не пошли. Внуки подрастали — жизнь текла тихо да мирно.
