«Вы отдыхаете, а мы тонем в долгах»: моя пенсия, моя семья, мои страдания
Слова дочери звучат у меня в голове, словно гром в ясный полдень. Я сижу на старом диване в небольшой квартире в Суздале, солнце-лучи просачиваются сквозь ставни и ласкают семейные фотографии, висящие на стене. Мой муж, Пётр, листает газету, не подозревая, какой шторм назревает во мне. Я сжимаю телефон, пальцы дрожат.
— Василиса, что ты говоришь? — прошептала я, стараясь не выдать сжимавшийся в груди страх.
На другом конце провода слышу лишь её тяжёлое дыхание. — Мама, нам больше не вытерпеть. Счета растут, обучение Матвея стоит целое состояние, а мы с Михаилом работаем как лихие, но всё равно не хватает. А ты… ты всё время в санатории, в спа, обедаешь где‑то вне дома…
Мне не хватает воздуха. Я всматриваюсь в Петра, который отрывает взгляд от газеты и тревожно смотрит на меня. — Что происходит? — тихо спрашивает он.
Я молчу, пока в душе разгорается бой между желанием помочь дочери и нуждой, наконец, подумать о себе. После сорока лет смены смен, бессонных ночей и попыток свести концы, когда пенсия теперь позволяет нам небольшие радости, стоит ли отказываться от них?
— Василиса, ты же знаешь, если мы сможем помочь, мы это сделаем… — прерывает меня её голос, ломаясь: — Мама, дело не только в деньгах! Я просто одинока. Мне нужна ты, больше времени, больше присутствия… а ты всё дальше уезжаешь.
Я молчу. Тяжесть её слов сжимает грудь. Пётр берёт меня за руку, ищет мой взгляд. — Скажи ей, что мы придём завтра, — шепчет он.
Я медленно киваю. — Василиса, завтра придём к вам на обед. Поговорим спокойно.
Она вздыхает, почти облегченно. — Хорошо. Спасибо.
Когда я кладу трубку, ощущаю пустоту. Пётр крепко меня обнимает. — Это несправедливо, — бормочет он в сторону моих волос. — Мы отдали им всё. А теперь нам даже немного не хватает радости?
Я отстраняюсь и смотрит в его голубые глаза, покрытые возрастными пятнами. — Может, мы что‑то сделали не так…
Он качает головой. — Мы выполнили свой долг.
Той ночью сон не приходил. Я вспоминаю детство Василисы: как мы бегали по полям, делали домашние задания за столом, смеялись на даче, имея мало рублей, но столько счастья. Когда она впервые почувствовала, что нам не хватает? Когда я перестала быть её убежищем?
На следующий день мы пришли к ним домой с небольшим пирожком и вынужденной улыбкой. Василиса встречает нас со слезами на глазах, Михаил молча пожимает руки. Матвей бросается к нам: — Бабушка! Дедушка!
Во время обеда атмосфера была напряжённой. Михаил почти молчал, а Василиса пыталась быть вежливой, бросая время от времени укоризненные взгляды.
В какой‑то момент Михаил высказывает: — Нам не нужны ваши деньги, но хотя бы немного понимания! Словно бремя целого мира лежит на наших плечах.
— Мы всегда были рядом! — восклицает Пётр. — Но теперь нам тоже нужно думать о себе.
Василиса резко отвечает: — Почему, когда мы просим о помощи, это кажется вам тяжестью? Вы не понимаете, что мы выжали себя до последней капли?
Меня тянет в разные стороны. Хочется крикнуть, что я тоже устала, что я тоже заслуживаю немного покоя после жизни, полной самопожертвования. Но в глазах дочери я вижу отчаяние, и сердце разрывается.
— Может, мы создали впечатление, что нам всё равно, — шепчу я. — Но это не так. Мы просто… хотим немного подышать.
Обед закончился в тишине. Мы вернулись домой с чувством поражения.
В последующие дни Пётр замкнулся в себе. Он больше не говорит о наших планах на старость, не предлагает поездки или ужины вне дома. Я же провожу дни, думая, как помочь Василисе, не потеряв себя полностью.
Однажды вечером позвонила моя сестра Людмила из Ярославской области.
— Я слышала от Василисы, у тебя кризис, — прямо сказала она.
— Не знаю, что делать, — призналась я, сквозь слёзы. — Я чувствую себя эгоисткой, когда думаю о себе, но если отказываюсь от всего ради них, кажется, что я умираю.
Людмила вздыхает: — В России так и должно быть. Родители всегда должны быть на расстоянии руки, даже если они оторочены до предела. А кто думает о вас?
Я молчу.
— Поговори об этом с Питром, — продолжает она. — И прежде всего, говори с Василисой как мать с дочерью, а не как банкомат.
Эти слова остались со мной.
На следующий день я пригласила Василису выпить кофе в кафе под домом. Она пришла утомлённая, глаза спрессованы.
— Мама, прости за тот день, — сразу сказала она.
Я взяла её за руку: — Василиса, я люблю тебя больше самой жизни. Но я тоже человек. Мне нужно чувствовать, что я живу, а не‑только полезна.
Она опустила взгляд: — Я знаю… Иногда всё это кажется непосильным.
— Понимаю, — мягко ответила я. — Но нам нужен баланс. Я не всегда могу решить все твои проблемы, но могу быть рядом, как мать.
Мы долго разговаривали, сквозь слёзы и новые улыбки.
Возвращаясь домой, я ощущала облегчение в груди, но всё же вопрос гложет: где заканчивается родительский долг и начинается право на счастье?
Иногда я думаю: а действительно ли эгоистично желать немного покоя после жизни, полной самопожертвования? Или это лишь страх потерять свою незаменимость?
А вы как считаете: принадлежит ли пенсия лишь родителям или всей семье?
