Так случилось, что на склоне лет я осталась в полном одиночестве. Не по своей прихоти, не по жестокой прихоти судьбы — а потому что та, кого я когда-то впустила в свой дом, моя невестка, вышвырнула меня, как ненужный хлам. Теперь мой удел — покосившаяся изба в забытой богом деревне, где нет даже намека на былое уютное житьё. Вёдра воды из колодца, печь, которую нужно растапливать на рассвете, и ветхий сортир во дворе — вот и вся моя жизнь. Всё, что когда-то было моим, теперь принадлежит ей.
Меня зовут Светлана Васильевна. Родом я из Вологды. Моему сыну Николаю — тридцать три. Женился он пять лет назад, ослеплённый, как мне тогда казалось. Привёл в дом какую-то Людмилу — девку с Кубани, без гроша за душой, без образования, без капли совести. Сын был ею очарован, а я с первого взгляда почуяла неладное. Но промолчала. Надеялась — пройдет.
После свадьбы мы стали жить втроём в моей двушке. Я отдала им большую комнату, а сама ютилась в крохотной каморке, где и развернуться-то негде. Не прошло и пары месяцев, как Людмила объявила, что ждёт ребёнка. Срок уже приличный. Вот только беда — Николай познакомился с ней всего за месяц до зачатия. Я сложила даты. Не сходится.
— Родила раньше времени, — буркнула она.
— Раньше? А почему тогда здоровый, крепкий малыш, будто выношенный?
Я сдержалась. Сын поверил. А я нет. Я знала — этот ребёнок не от него. Но как докажешь, если сын ослеплён?
Сначала она ещё косилась под хозяйку — пыль вытирала, суп варила. Потом перестала. Всё тянула я. А потом началось самое страшное. Людмила потребовала, чтобы я отдавала свою пенсию им «в общий котёл». Без зазрения совести, прямо в лоб.
— А ты-то чем помогаешь? — спросила я. — Ни дня в жизни не работала!
Николай встал на её сторону. Заставил меня отчитываться за каждую копейку, потраченную на себя. Видно, Людмила его хорошо настроила. Зная все мои надбавки, пенсии, пособия. Я даже лекарства купить не могла без её нравоучений.
В конце концов терпение лопнуло. Я купила себе холодильник и поставила в своей комнате. Перестала скидываться на еду, разделила счета. Я не обязана кормить дармоедку и её ребёнка. Не обязана — и всё.
Тогда Людмила поняла — так просто меня не выжить. Однажды, в мое отсутствие, она перерыла мои бумаги. Нашла документы на квартиру. А там загвоздка: после развода с отцом Николая я выкупила его долю, но оформила всё на сына. Тогда думала — пусть будет его, он же у меня один…
Людмила ликовала. Пригрозила:
— Сваливай отсюда! Ты здесь никто! Скажешь Николе — разведусь, и половину жилья заберу. Тогда и ты, и он — на улице!
Что я могла ответить? Я понимала: сын между двух огней. Не хотела его мучить. Собрала вещи и уехала в родительский дом в деревню. Когда-то мы купили его с бывшим, но так и не достроили. Теперь я живу в этом забытом уголке, где зимой стены промерзают насквозь, а летом лишь дым из трубы напоминает, что здесь ещё теплится жизнь.
Николаю я сказала, что хочу тишины, природы. Он не заподозрил подвоха. А Людмила только обрадовалась — одна обуза меньше. Теперь сына почти не вижу. В первый год приезжал пару раз, а теперь — ни звонка, ни весточки. И я знаю: она не даст ему приехать. Не позволит.
Жалею только об одном — что не оставила квартиру на себя. Что поверила в сыновью любовь, в порядочность невестки. А теперь я одна, без крыши над головой, без семьи, без надежды. Старость, которая должна быть в тепле и заботе, стала выживанием.
Вот так чужая женщина, втершаяся в дом, лишила меня всего. Крыши. Сына. Достоинства. И теперь каждую ночь я молюсь, чтобы Николай очнулся. Понял, с кем связался. Но боюсь — будет слишком поздно…
