Я больше не могу жить во лжи, призналась подруга, от чего тарелка почти свалилась с её колен.
Ты что, с ума сошла? Сколько стоит этот десерт? Лариса чуть не уронила меню, когда увидела цены на сладкое.
Валентина, чуть поправив шарфик, улыбнулась тем же лукавым ртом, которым обычно встречает незваных гостей в доме, где всё в беспорядке.
Да ладно, Лариска, раз в год можно себе позволить роскошь, её голос дрожал, хотя она делала вид, что всё под контролем. Официант! Два тирамису и два американо, пожалуйста.
Юношаофициант, волосы зачёсаны назад, кивнул и исчез в тени, будто призрак. Лариса уставилась на него, потом опять перевела взгляд на Валентину.
Валя, ты же на пенсии. Откуда такие деньги? Мы могли бы просто в «Кофе-чай» посидеть, а тут она охватила взглядом мраморный зал, хрусталь, белоснежные скатерти.
Здесь даже воздух пахнет дорогим ароматом чужих духов и свежих цветов в высоких вазах.
Потому что именно здесь мне нужно, сжала Валентина салфетку так, что пальцы побелели. Она всегда заботилась о своих руках: каждый вечер наносила крем, зимой носила перчатки. В детстве они обе мечтали о изящных руках, как у балерин. Теперь её ногти нежнорозовые, но дрожат.
Валентина Петровна, что случилось? Лариса наклонилась, понизив голос. Ты больна?
В голове Ларисы сразу всплыл страшный сценарий: рак, диабет, проблемы с сердцем. В их возрасте всё может случиться. Соседка Нина лишь месяц назад ушла, и всё казалось неожиданным.
Нет то есть да Не знаю, Валентина сняла очки, протёрла их краем шарфика и надела обратно. Глаза её были красными, словно слёзы только что прошмыгнули. Я просто устала, Лариска. Устала
Кофе и десерт принесли. Тирамису выглядело как маленькое произведение искусства, посыпанное какао и укутанное веточкой мяты. Лариса взяла ложку, но не стала есть, лишь вертела её в пальцах.
От чего устала? От жизни? Мы все уже подустали: пенсия в 12000 рублей, цены растут, дети звонят раз в месяц, внуки приходят лишь на день рождения. Ты не одна.
Нет, Валентина покачала головой, её волосы утратили прежний блеск, хотя она регулярно ходила к стилисту. Я устала врать. Каждый день, каждую минуту: врать детям, тебе, соседям, себе.
Лариса отложила ложку, её сердце сжалось, будто застряло под ребрами.
Какая же это ложь? О чём ты?
Валентина откинулась на спинку стула, закрыла глаза. На веках дрожали тушью ресницы. В шестьдесят восемь лет она всё ещё держала осанку и изящество, что заставляло Ларису иногда завидовать. Ведь у Ларисы фигура давно расплылась, а у Валентины всё ещё хрупка.
Генка уже не с нами, сухо произнесла Валентина, открыв глаза. Полтора года прошло.
Тирамису вдруг показалось Ларисе приторным, хотя она его и не попробовала. Горло пересохло.
Как так? Ты же на прошлой неделе говорила, что он собирается на рыбалку с Петровичем.
Умер. Инфаркт, прямо на даче, пока копал грядки. Я нашла его вечером, он лежал лицом в землю, всё ещё держал лопату, голос Валентины звучал спокойно, будто она рассказывает о чужом соседе. Я вызвала скорую, они констатировали смерть, затем прошли похороны. Похоронила на Троекуровском, где были его родители.
Лариса почувствовала мурашки по спине, слова застряли в горле.
Я позвонила Светлане из СанктПетербурга, спросила, как папа, и солгала, что всё в порядке, что он сейчас в гараже чинит машину. А сама стою у окна, смотрю на соседнее кладбище и начинаю врать.
Господи, Валентина
Врать оказалось проще, чем говорить правду, ухмыльнулась она, чуть криво. Светлана спрашивает про отца, я говорю, что он то в рыбалке, то в домино играет. Серёжа из Москвы тоже интересовался, я сказала, что он болен, лежит, не может встать. Он даже не стал навязываться, боялся заразиться.
Лариса слушала, не веря. Геннадий Иваныч, их общий друг со школьных лет, теперь был лишь именем в её памяти.
А Мишке, моему другу, почему не сказала? спросила она, голос дрогнул. Они же были друзьями.
Потому что Миша сразу позвонил бы Серёже или Светлане, и всё бы вырвалось наружу, ответила Валентина. Но я решила молчать.
Зачем всё это? схватила она Валентину за руку, холодную, как лёд. Ты что, с ума сошла?
Наверное, Валентина спрятала руку под стол. Когда я похоронила Генку, в квартире стало так тихо. Тапки у порога, куртка на вешалке, а я села на диван и поняла, что страшно не от его смерти, а от того, что дальше делать.
Она вспоминала их студенческие годы, когда Валя встречалась с высоким красавцем, но после разрыва нашла Генку на танцах в профсоюзном клубе. Он был невысокий, в очках, но добрый, и она влюбилась, не заметив, как это случилось.
Мы прожили вместе сорок шесть лет, её голос задрожал, слёзы уже почти вырвались. Утром ставлю чайник на две кружки, а потом никого нет. Ночью просыпаюсь, тяну руку, а кровать пуста.
Валечка, родная
Не надо, Валентина оттерла слёзу и растёрла тушь по щеке. Я виновата. Надо было сразу сказать, а я струсила. Пока вру, он будто живёт: в гараже, на рыбалке, с друзьями. Признаюсь и всё, конец.
Лариса обняла её за плечи, подруга дрожала, а официант гдето стоял, не решая, вмешиваться ли.
Вот почему я позвала тебя сюда, Валентина вытерла глаза платочком. Хочу сказать в приличном месте, чтобы ты не крикала, а просто выслушала. Генка любил красоту, помнишь? Он говорил, что жизнь и так тяжёлая, её надо хотя бы иногда украсить.
Помню, Лариса вытерла собственные слёзы рукавом. Он каждый пятничный день тебе цветы приносил.
Теперь я сама себе покупаю их, кивнула Валентина. Хожу к цветочному у метро, беру хризантемы, ставлю в вазу и шепчу спасибо. Соседка снизу, наверное, думает, что я сошла с ума.
Кофе остывал, тирамису размякло. За окном наступил вечер, фонари зажглись, люди спешили по делам, ктото смеялся, ктото разговаривал по телефону. Жизнь шла своим чередом, а в этом уютном уголке разрушался чейто маленький мир.
Что будешь теперь делать? спросила Лариса.
Не знаю. Хотела посоветоваться. Детям звонить страшно: представь их реакцию! Светлана обидится на всю жизнь, ведь она обожала папу, а я её полтора года вводила в заблуждение.
Обидится, согласилась Лариса. Но потом простит. Дети прощают, рано или поздно.
А ты? Пр простишь?
Лариса задумалась. Конечно, было больно, ведь они были подругами с молодости, делились всем. Но сама она тоже не всегда была честна: скрывала от Вали, что Миша иногда навещал её, когда напивался, и что синяк у неё от двери, а не от кулака. Каждый живёт в своей лжи, только масштаб разный.
Прощу, сказала она. Уже простила. Жаль, что ты одна со всем этим сидела. Надо было позвонить, я бы пришла.
Знаю, но не могла. Как только брала телефон, слова терялись. Легче было придумать очередную историю про Генку, чем сказать правду.
Валентина взяла кофе, отхлебнула, морщась.
Уже холодный.
Закажем ещё?
Нет, хватит. Мне домой, таблетки от давления.
Она достала кошелёк, а Лариса попыталась заплатить, но Валентина отмахнулась.
Я пригласила, я и плачу. Генка оставил небольшую страховку, хватает. На неё, кивнула она на недоеденные пирожные, и на пятничные цветы.
Они вышли на улицу. Октябрьский ветер швырял волосы, холодный и резкий. Валентина поёжилась, натянула пальто.
Спасибо, что выслушала, сказала она. Теперь хоть одному человеку я сказала правду. Может, станет легче.
Станет, пообещала Лариса, хотя сама не была уверена. А детям когда скажешь?
Скоро. На днях. Серёжа приедет на выходных, тогда и скажу. Позвоню и Светлане, пусть тоже будет.
Хочешь, я приду с тобой? На поддержку?
Валентина покачала головой.
Не надо. Это я должна сама распутать свой узел. Ты просто будь рядом потом, когда они уедут, а я останусь одна. Приходи, попьём чай или помолчим вместе. Главное не быть одной.
Лариса крепко обняла подругу, как в молодости, когда мир казался добрым, а беды мелкими.
Я приду, пообещала она. Принесу Мишку, пусть тоже простится с Генкой у могилы.
Хорошо, Валентина отряхнула глаза. Пойду, пока не раскисла.
Она пошла к остановке, хрупкая фигурка в сером пальто. Лариса смотрела ей вслед, размышляя о хрупкости человеческой жизни, как легко её разбить, и как тяжело потом собирать осколки.
Через несколько дней Валентина позвонила, голос её был осипший.
Сказала, коротко бросила она в трубку.
Как они?
Светлана плакала три часа подряд, Серёжа молчал, хлопая кулаками по столу, потом спросил, зачем я врун. Я объяснила, как могла. Не знаю, понял ли.
Поймут. Время лечит.
Надеюсь. Они сейчас на кладбище, а я не могу туда идти. Каждый день с балкона их вижу. Лариска, приедешь?
Сейчас выхожу.
Лариса пришла через полчаса. Валентина открыла дверь, бледная, но словно отдохнувшая от тяжести. Внутри стоял чай с баранками.
Они сидели, пили, вспоминая, как Серёжа ругался, что она «не в себе», а Светлана обещала приехать в следующем месяце и пожить. Потом все вместе обнялись и заплакали, каждый о своём.
Знаешь, откусывая баранку, мне действительно стало легче. Не надо больше придумывать, где Генка, что он делает. Он умер, и это ужасно, я скучаю, но правда уже на плечах.
Жить во лжи тяжело, кивнула Лариса. Я тоже тебе не всё рассказывала. Про Мишку, например.
Знаю, тихо сказала Валентина. Видела синяки, слышала, как ты оправдания придумываешь.
Почему молчала?
Потому что каждый выбирает, о чём молчать, а о чём говорить. Ты молчала про Мишку, я про Генку. Теперь обе сказали.
Мишка уже полгода не пьёт, призналась Лариса. Закодировался, стал добрее, даже букет принёс без причины.
Видишь, люди меняются.
Чай допили, Валентина проводила подругу до двери, обнявшись.
Спасибо, сказала она. Что не осудила, что была рядом.
Не за что. Мы же подруги.
Подруги, согласилась Валентина, впервые понастоящему улыбнувшись.
Лариса шла по улице, размышляя, что у каждого своя ложь, своя правда и своя боль. Главное иметь рядом того, кто выслушает без осуждения. Жизнь и так достаточно трудна, не стоит усложнять её одиночеством.
А Валентина стояла у окна, глядя на кладбище вдали, и шептала:
Прости меня, Генка. Я старалась, но всё равно всётаки вышло. Теперь я обещаю жить правдой, без вранья.
И это обещание согревало её сердце лучше любого очага.
