— Что хочу, то и делаю. Это моя квартира. Не нравится — уходи! — рявкнул Артём, сверля мать тёмным взглядом.
Люба выбралась из подъезда. Глаза застилала мгла слёз. Добрела до покосившейся скамейки у песочницы, рухнула на неё, кутаясь в старый плащ. Хоть и июнь на дворе, вечера всё ещё студёные. Обещанного метеорологами тепла будто и не было.
Пригорюнилась, спрятала дрожащие пальцы в карманы. Посидит, пока озноб не проберёт до костей, а дальше куда? Всё, сын выставил за порог. Задрожавшим вздохом всхлипнула. Всю жизнь здесь: отсюда под венец уезжала, сюда же новорождённого Артёмку принесла. Сын…
***
— Мам, класс едет в Москву на майские! — с порога объявил Артём, швырнув рюкзак в угол.
— Мам, ты слышишь?! — он уже стоял на кухне, глядя на мать, склонившуюся над картошкой. По её оцепеневшей спине понял — поездки не будет. Но попытался ещё раз:
— Денег дашь? — перекрикивая шум воды.
— Сколько? — не оборачиваясь, буркнула мать.
— Билеты туда-обратно, гостиница, на еду и музеи… — отбарабанил заученное.
— Конкретно! — шикнула Люба, швырнув картофелину в кастрюлю. Брызги ошпарили лицо, намочили ситец на груди.
Нож со лязгом полетел в раковину. Она резко обернулась.
— Понятно… — Артём сплюнул и поплёлся в комнату.
— Деньги с неба не падают! Осенью тебе сапоги новые, старая куртка по локоть… — голос матери настиг его у порога.
Дверь захлопнулась, но слова, будто осы, лезли в щели.
— Все поедут, а я — нет, — прошипел Артём в подушку. — Я тоже хочу! — вдруг взорвался, голос сорвался в хрип.
С кухни донёсся ответ, будто эхо:
— Вот вырастешь — хоть в Турцию вали!
Артём глотал ком в горле.
— А ты у отца спроси! Он тебе даже на др не удосужился… — неслось из-за двери.
Артём втолкнул в уши наушники, но крики пробивали и их. Кулаком смазал предательские слёзы. Осенило: отец же говорил — обращайся. Телефона нет.
Дверь приоткрыл украдкой. Мать гремела кастрюлями, что-то бурча. На цыпочках проскользнул в прихожую, натянул кроссовки, выскользнул в подъезд. Лестницу сбежал вприпрыжку — к соседу Вите. У них телефон.
Витя обрадовался гостю.
— Позвонить надо, — Артём схватил трубку, набрал номер. Сердце колотилось в такт гудкам.
— Пап? — выдохнул он, услышав трубку.
— Кто? — холодно.
Артём покосился на недоумевающего Витю.
— Я… Артём.
— Какой Артём?
— Пап! — но в ответ — короткие гудки.
Трубка задрожала в руке.
— Чё такое? — Витя потрогал его за плечо.
— В Москву не еду. Мать скупердяйка, отец… — голос перехватило.
— Давай я у своих стрельну! — Витя оживился.
— Не… Тебе потом влетит. Ладно, я пошёл…
***
Когда-то мама называла его «зайкой», «солнышком», дарила игрушки просто так.
Потом будто подменили. Отец ушёл — и началось: крики, подзатыльники, шлепки. Последнее обиднее всего.
«Не просил меня рожать. Повезло бы — родился бы у Витиных…»
К четырнадцати Артём научился не слышать мать. Сбегал на улицу или глушил музыку.
В старших классах искал ласку у девчонок. Если отказывались — бросал, как мечтал бросить мать. Домой — только ночевать. Лежал в темноте, проклиная судьбу, мать, отца-предателя.
Учёба шла кое-как. Попробовал курево, бухло — денег не хватило подсесть.
Однажды вернулся под утро. Мать встретила в прихожей с матом. Замахнулась — он перехватил руку, сжал до хруста.
— Кричать на меня не смей! — отшвырнул её, хлопнул дверью так, что штукатурка посыпалась.
В её глазах впервые увидел страх.
Больше она не поднимала на него руку.
Армия стала спасением. Хоть и тосковал по её письмам с неизменным «Береги себя. Мама».
После дембеля всё вернулось на круги своя: ночные гулянки, её истерики.
Как-то привёл рыжую девчонку с пирсингом в брови.
— Моя невеста. Будет жить тут.
Мать открыла рот — но он взглядом заставил замолчать.
Утром девчонка смылась. Мать скривилась:
— Теперь шлюх таскать будешь?
— Что хочу, то и делаю! Квартира моя тоже! Не нравится — на хер отсюда! — он сжал кулаки, глядя, как её лицо медленно оседает, как тесто.
Хлопнул дверью. Через минуту услышал, как хлопает входная.
***
Люба сидела на скамейке, и слёзы вымывали из сердца всю горечь. «Когда он стал таким? Любила же… Кого мне ещё любить? Сама виновата: пилила, орала — думала, без отца надо жёстче. А он…»
Подняла лицо к небу, усыпанному редкими звёздами. В детстве их было больше…
— Господи… Помоги… Не знаю, что делать… — шёпот тонул в рыданиях.
Прохожие спешили мимо. Мелкий дождь смешивался со слезами.
Чья-то рука легла на плечо.
За спиной стоял Артём. Люба съёжилась.
— Мам… Домой. Замёрзнешь.
Она очнулась, поняла, что дрожит как осиновый лист. Страх сменился надеждой.
— Пошли… — он развернулся к подъезду.
Ноги не слушались, но она поплелась следом. Их шаги эхом отдавались в подъезде. Любе почудилось, что за ними кто-то идёт…
Артём придержал дверь. На кухне уже шипел чайник.
***
Утром её скрутил жар. Комната плыла перед глазами. «Заболела… Хорошо бы умереть…»
— Мам, пей,Когда она выпила лекарство и закрыла глаза, ей наконец показалось, что где-то там, в далёком детстве, кто-то тихо называет её «солнышком».
