Я забрала маму из деревни в Москву, но через месяц вернула её обратно — и теперь все смотрят на меня как на чудовище.
Когда я решила перевезти мать из её старого дома в деревне к себе в квартиру, мне казалось, что поступаю правильно. Она уже немолода, жила одна в доме, где печь дымила, зимой воду приходилось носить ведрами из колодца, а соседи либо разъехались, либо постарели вместе с ней. Я думала: пусть будет рядом, под присмотром, в тепле, с удобствами. Но через месяц я посадила её в машину и отвезла обратно. И теперь стала изгоем для всех — от родни до сослуживцев.
— Как ты могла?! — твердили мне.
— Это же мать родная, не кошку же подобрала, чтоб потом выкинуть!
— Вот дорастёшь до её лет — получишь то же самое!
Слушала я и прямые укоры, и шёпот за спиной. «Карма», — качали головами. «Исправляйся», — советовали.
Но никто из них не стоял рядом, когда мама плакала в подушку. Никто не видел, как за неделю она из бодрой бабушки превратилась в тень — молчаливую, слезливую, отказывающуюся даже от борща. Только я.
Сначала я старалась: выделила ей комнату, купила новые халаты, привезла её любимые герани с подоконника. Но вместо радости — лишь ледяное молчание. Она сидела, будто в гостях у чужой тётки, а не у родной дочери. Я звала её ужинать, напоминала про душ — хоть в деревне она и сама справлялась. Но здесь будто сломалась.
А потом началось. Переставила все банки на кухне. Разложила мою косметику в ванной как ей удобно. Я терпела: привыкает, думала. Но к вечеру — рыдания.
— Я тут лишняя… Не хозяйка… Не могу так…
Чувствовала себя тюремщиком, хотя хотела лишь помочь.
— Пусть умру в своём доме. Где стены меня помнят.
Уговаривала остаться: говорила про внуков, про врачей рядом. Бесполезно. С каждым днём она угасала. И я поняла: если не верну её — потеряю навсегда.
Забрала вещи, погрузила в «Ладу» и повезла назад. Всю дорогу молчала. Но когда свернули на её улицу, услышала:
— Спасибо.
Теперь мама звонит каждый день. Смеётся. Хвалит урожай огурцов, варит варенье из смородины. К ней заходит соседка Алевтина Петровна — чай пить да сплетничать. И я слышу: она счастлива. Одна — но счастлива.
А мне достались шепотки за спиной: «Бездушная». Но я не жалею. Потому что любовь — это не цепь, а свобода. Не запирать в своей жизни, а отпустить туда, где человеку дышится легко. Даже если это старый дом с дымящей печкой.
Мама снова улыбается. Значит, всё правильно. А остальное — неважно.
