Я увидела, как моя невестка бросила кожаный чемодан в озеро и уехала. Я бросилась к нему и услышала приглушённый шум изнутри.
«Пожалуйста, не будь тем, чего я боюсь», шептала я, дрожа, пока рука нервно скользила по мокрой молнии.
Сняла чемодан с берега, заставила молнию открыться, и сердце зашипело. То, что я увидела внутри, заставило меня дрожать так, как никогда не дрожала за свои шестьдесят два года.
Но сначала расскажу, как я дошла до этого момента как тихий октябрьский вечер превратился в самое страшное зрелище в моей жизни.
Было пятнадцать пятнадцать по местному времени. Я так знала, потому что только что наливала чай и взглянула на кухонные часы старый часы, которые принадлежали моей маме. Я стояла на крыльце своего дома того самого, где воспитывала Льва, моего единственного сына. Дом теперь казался слишком большим, слишком пустым, полным привидений после того, как я похоронила его шесть месяцев назад.
Передо мной блестело Охотское озеро, будто зеркало. Жара была удушающая, как будто в майке бы потел даже стоя на месте.
И тогда я её увидела.
Серебристый автомобиль Екатерины появился на пыльной дороге, поднимая клубы пыли. Моя невестка, вдова моего сына. Она вела машину, будто в ярости. Двигатель рычал неземным голосом. Чтото было не так. Очень не так.
Эту дорогу я знала. Мы с Львом гуляли по ней, когда он был ребёнком. На ней никто не ездил так, если только не убегал от чегото.
Она врезалась в крутую крутку у кромки озера. Шины скользнули, пыль заставила меня кашлять. Я уронила чашку, та разбилась о пол, но меня это уже не заботило. Глаза были прикованы к ней.
Екатерина выскочила из машины, будто её выстрелили в спину. На ней был серый платок, тот самый, что Лев подарил ей к годовщине. Волосы растрёпаны, лицо красное будто плакала или кричала, а может и то и другое.
Она открыла багажник с такой силой, что я думала, дверь оторвётся.
И тогда я увидела его тот проклятый коричневый кожаный чемодан, который я подарила ей в день свадьбы сына.
«Чтобы ты могла носить свои мечты везде», говорила я тогда.
Как же я была наивна.
Екатерина вытянула чемодан из багажника. Он был тяжёлый. Я видела, как её спина согнулась, как руки дрожали. Она оглянулась, будто ктото её преследовал. Я запомню этот взгляд навсегда. Затем она пошла к воде, каждый шаг был борьбой, словно несли на себе вес всего мира или чегото страшнее.
«Екатерина!» крикнула я с крыльца, но была слишком далеко. Или, может, она просто не слышала меня.
Она качнула чемодан один раз, два раза, а в третий раз бросила его в озеро. Звук удара пронзил воздух. Птицы взмылют ввысь. Вода всплеснула, и чемодан покачивался, пока не погрузилось.
Затем она бросилась к машине, будто её преследовал сам дьявол.
Запустила двигатель. Шины визжали. И исчезла, оставив за собой лишь пыль и тишину.
Я стояла как вкопанная.
Десять секунд. Двадцать. Тридцать.
Мозг пытался переварить увиденное Екатерина, чемодан, озеро, её отчаянные жесты. Чтото было ужасно неверно. Холод пробежал по спине, несмотря на зной.
Ноги пошли первыми, хотя ум ещё не успел их остановить.
Я бросилась. Как будто не бегала годами. Колени протестовали, грудь жгла, но я не останавливалась. Спустилась по лестнице, через двор, к пыльной дороге. Сандалии поднимали пыль. Озеро было в ста шагах может меньше, а может больше, я точно не помню. Каждый шаг казался вечностью.
Когда я добежала до берега, я задыхалась, сердце стучало в груди.
Чемодан все ещё плавал, медленно тонул. Кожа была мокрая, тяжёлая, тёмная.
Я без раздумий влезла в холодную воду. Она была холоднее, чем я ожидала. Дошла до колен, потом до талии. На дне грязь схватывала ноги, почти отняла сандаль. Я протянула руки, схватила одну из ремней чемодана и потянула.
Он был словно набит камнями или чемто страшнее. Я не хотела думать, что ещё хуже.
Я тянула сильнее. Руки дрожали, вода брызгала в лицо. Наконец, чемодан поддался. Я тащила его к берегу.
И тогда я услышала.
Тихий, приглушённый звук изнутри.
Кровь стыла.
Не. Не может быть. Пожалуйста, Боже, не будь тем, что я думаю.
Тяну быстрее, отчаяннее. Тащу чемодан на влажный берег. Падаю на колени, пытаюсь открыть молнию. Она застряла, мокрая, ржавая. Пальцы скользят.
«Давай, давай, давай», шепчу сквозь сжатые зубы.
Слёзы мутят зрение. Нажимаю на молнию один раз, два раза. Она разрывается.
Поднимаю крышку, и мир останавливается.
Сердце просто замерло. Воздух застрял в горле. Рукам не хватает сил крик заглушить.
Там, в мокром голубом пледе, лежал ребёнок. Новорожденный. Маленький, хрупкий, неподвижный.
Губы были пурпуровые, кожа бледна как воск. Глаза закрыты, он не шевелится.
«О боже. О боже. Нет».
Мои руки дрожали настолько, что я едва удерживала его. Подняла малыша, и он был ледяной, холодный, легче мешка с песком. Голова помещалась в ладонь.
Пуповина всё ещё была привязана к крохотной нитке, обычной нитке, а не медицинской зажимке. Как будто ктото делал это дома, втайне, без помощи.
«Нет, нет, нет», шептала я снова и снова.
Прижала ухо к его груди. Тишина. Ничего.
Прижала щёку к его носику.
И почувствовала лёгкий выдох, почти незаметный. Он дышал. Слабенько, но дышал.
Встала, прижимая к груди крошечного крошку, ноги почти не держали меня. Побежала к дому быстрее, чем когдалибо в жизни. Одежда была промокшей, босые ноги кровоточили от камней, но боли не ощущала только ужас, только срочность, только необходимость спасти эту крошку, которая дрожала в моих руках.
Вбежала в дом, крича. Не помню, что кричала может «помогите», может «Господи», может просто бессвязный крик.
Хватала телефон, одна рука держала малыша. Набирала 112. Пальцы скользили по кнопкам, телефон чуть не выпал дважды.
112, в чём помощь? раздался женский голос.
Ребёнок, заплакала я. Я нашла ребёнка в озере. Он не отвечает, холодный, пурпуровый. Пожалуйста, пришлите помощь.
Успокойтесь, назовите адрес, говорила операторка.
Я назвала адрес. Слова вырвались, как вьюга.
Оператор попросил положить ребёнка на ровную поверхность. Я очистила стол, всё упало на пол тарелки, бумаги, всё, что было. Положила малыша на стол. Такой крошечный, такой хрупкий, такой неподвижный.
Дышит ли он? спросила я у оператора, голос дрожал.
Ты сама посмотри, ответила она.
Я присмотрелась, почти не заметила, как его грудь слегка поднялась.
Да, слегка, прошептала я.
Хорошо, слушайте меня внимательно. Я скажу, что делать. Вам нужен чистый полотенце, аккуратно высушить ребёнка, завернуть в него, чтобы согреть. Скорая уже едет.
Сделала всё, как сказали. Достала полотенца из ванной, быстро, но неловко сушила крошку. Каждый момент тянулся вечностью. Завернула его в чистый полотенце, снова прижала к груди, начала качать, будто инстинкт, забытый годами, проснулся снова.
Держись, шептала я. Пожалуйста, держись. Они уже едет.
Минуты ожидания скорой казались самым долгим временем в моей жизни. Сидела на кухонном полу, держала малыша, пела. Не помню, что пела может старую колыбельную, которую пела Льву, а может просто бормотала звуки. Я просто хотела, чтобы он знал: он не один, его держит ктото, кто хочет, чтобы он жил.
Сирены прорезали тишину. Красные и белые мигалки вспыхнули в окнах. Я бросилась к двери. Два медика выбежали из машины седой мужчина с бородой, молодая женщина с темными волосами, собранными в пучок.
Она отняла малыша из моих рук с такой скоростью, что сердце сжалось. Проверила, послушала стетоскоп, лицо без эмоций, но плечи напряглись.
Тяжелый гипотермический шок, возможный вдыхание воды, сказала она коллеге. Перемещаем.
Они положили его на маленькую кроватку, на маску кислорода, подключили провода, мониторы, всё, чего я не понимала.
Мужчина посмотрел на меня.
Вы пойдёте с нами, сказал он.
Это было не вопрос.
Я села в скорую, заняла небольшое сиденье у окна. Не могла отвести взгляд от малыша, такого крошечного среди всей этой техники. Скорая рычала, мир замелькал за окнами.
Как вы его нашли? спросила медсестра, продолжая работу.
В чемодане. В озере. Я видела, как ктото бросил его, ответила я.
Она посмотрела на меня. Затем на своего напарника. В её глазах блеснуло чтото: тревога, подозрение, сострадание.
Вы видели, кто это был? спросила она.
Я открыла рот. Закрыла его.
Екатерина. Моя невестка, вдова моего сына. Та, кто плакала на могиле Льва, будто мир её развалился. Та же, кто только что попыталась утопить ребёнка.
Как я могла так сказать? Как могла поверить в это?
Да, наконец произнесла я. Я видела, кто это был.
Мы ехали в больницу менее пятнадцати минут. Двери отделения экстренной помощи раскрылись, толпа в белых и зелёных халатах окружила кроватку. Они выкрикивали цифры, медицинские термины, приказы. Проводили малыша сквозь двойные двери.
Я попыталась последовать, но медсестра остановила меня.
Мадам, вам нужно оставаться здесь. Врачи работают. Нам нужна информация.
Она привела меня в приёмную. Стены кремового цвета, пластиковые стулья, запах антисептика.
Я села. Дрожала от головы до пят. Не знала, от холода промокшей одежды или от шока. Наверное, от обоих.
Медсестра сидела напротив меня. Ей было чуть старше меня, возможно, её возраст совпадал с моим. На её бейджике было написано «Эльвира».
Мне понадобится всё, что вы видите, сказала она мягким голосом.
И я рассказала всё: от момента, когда увидела автомобиль Екатерины, до того, как открыла чемодан. Эльвира записывала всё на планшет, кивала, не перебивала.
Когда я закончила, она глубоко вздохнула.
Полиция захочет с вами поговорить, сказала она. Это попытка убийства. Возможно, даже хуже.
Слова повисли в воздухе, как чёрные вороны.
Моя невестка. Жена моего сына. Убийца.
Я не могла понять. Я не могла поверить.
Эльвира положила руку мне на плечо.
Вы сделали правильное дело. Вы спасли жизнь, произнесла она.
Но это не ощущалось как спасение. Это было как открытие чегото ужасного, чего нельзя было скрыть в темноте. Чтото, что изменит всё навсегда.
Два часа прошли, прежде чем ко мне подошёл врач. Трёхдесят лет, глаза с тёмными кругами, руки пахнущие антисептиком.
Ребёнок стабилен, сказал он. Пока что. Он находится в отделении новорожденных, перенёс тяжёлый гипотермический шок, вдыхание воды, лёгкие повреждены. Первые сорок восемь часов критичны.
Выживет? спросила я, голосом сломанным.
Не могу сказать, ответил он без обиняков. Мы сделаем всё, что в наших силах.
Полицейские прибыли через полчаса. Двое офицеров женщина в сорок лет с жёсткой прической, молодой мужчина, что делал заметки. Женщина представилась детективом Мариной Ивановой, глаза у неё такие, что видят сквозь ложь.
Они задавали одни и те же вопросы снова и снова, с разных углов. Я описывала машину, точное время, движения Екатерины, чемодан, всё. Марина смотрела на меня так, будто я виновата, хотя я ничего не сделала.
И вы уверены, что это была ваша невестка? спросила она.
Да, полностью уверена, ответила я.
Почему она сделала так? продолжила она.
Не знаю, пробормотала я.
Где она сейчас? спросила Марина.
Не знаю, ответила я.
Когда вы в последний раз говорили с ней? спросила она.
Три недели назад, в годовщину смерти сына, ответила я.
Она записала чтото, переглянулась с напарником.
Мы вызываем вас в отделение для официального допроса завтра, и вы не должны связываться с Екатериной ни при каких обстоятельствах. Понимаете?
Я кивнула.
Что я могла ей сказать? Почему она хотела убить ребёнка? Почему бросила его в озеро, как мусор? Почему? Почему?
Полицейские ушли. Эльвира вернулась с одеялом и чашкой горячего чая.
Вам стоит идти домой, сказала она. Отдохните, переоденьтесь.
Но я не могла уйти. Я не могла оставить того малыша одного в больнице того ребёнка, которого я держала у груди, кто дышал последний надежный вдох в моих объятиях.
Останусь, сказала я.
Осталась в приёмной. Эльвира дала мне сухую одежду из кладовки штаны медсестрыЯ держала Хектора в объятиях, зная, что теперь у меня есть цель, а всё прошлое останется лишь тенью позади.
