ВСЕГДА НЕНАВИДЕЛА ОТЦА ЗА ТО, ЧТО ОН БЫЛ МОТОМЕХАНИКОМ, НО ТЕПЕРЬ КАЖДОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ Я КАТАЮСЬ НА ЕГО «ХАРЛЕЕ»
С детства мне хотелось, чтобы наша жизнь выглядела чуть… приличнее. У моей лучшей подруги папа был хирургом. У другой девочки – мама известным адвокатом. Их дома пахли ванильными свечами и новой кожей. Их родители щеголяли в идеальных костюмах, ездили на иномарках, и под их ногтями никогда не было следов смазки.
А потом был мой отец – Гена.
Механик в мотосервисе. Татуировки, пальцы в масле, поношенные сапоги с проплешинами. Он приезжал за мной в школу на своем древнем «Харлее», борода развевалась, как знамя, кожаная куртка в пятнах – будто только из-под грузовика выполз.
Он меня позорил.
Помню, в девятом классе я однажды спряталась за дверью, увидев его на парковке. Моя подруга Катя махнула рукой: «Это твой папа?»
«Нет, – слишком быстро ответила я. – Это просто… Гена. Он работает в мастерской рядом с домом».
Я даже не называла его «папой». Не при людях. Да и дома тоже. «Гена» – это создавало дистанцию. Так легче было притворяться, что я не дочь человека, который копается в моторах вместо того, чтобы вести дела в суде.
Он никогда не жаловался. Ни разу.
Когда я придумывала истории про семью для школьных проектов, он лишь улыбался. «Главное, чтобы ты была счастлива, зайка, – говорил он с тихой грустью в глазах. – Ври, если надо».
Последний раз я видела его живым на выпускном в университете.
Это должен был быть гордый момент. Он пришел в своих лучших джинсах и синей рубашке, которую не надевал годами. Даже подстриг бороду и причесался. Я заметила, как он стоит рядом с другими родителями – неловкий, чужой, с букетом полевых цветов в грубых, исцарапанных руках.
Родители моих друзей были в дизайнерских нарядах, с блестящими часами, жали руки профессорам. А рядом – Гена. Живое напоминание о том, от чего я так хотела убежать.
Когда церемония закончилась, и толпа хлынула к выпускникам, он шагнул ко мне с распростертыми объятиями.
«Я так горжусь тобой, дочка, – проговорил он, и голос его дрогнул.
Я отступила и протянула руку: «Спасибо, Гена».
Его улыбка на мгновение дрогнула. Он посмотрел на мою ладонь, будто впервые ее видел. Но пожал, кивнул и не сказал ни слова.
Через три недели мне позвонили.
Авария на мотоцикле. Мгновенно. Без боли, сказали они.
Я не плакала. Сначала. Уверяла себя, что не должна. Мы не были близки. Он прожил свою жизнь. Я двигалась дальше.
Но похороны… оказались другими.
Я ждала пару родственников. Может, его старого напарника, Славу. Но церковь была переполнена. Люди, которых я никогда не видела, заполнили скамьи – байкеры в куртках с нашивками, парни со слезами на щеках, старушки с фотографиями в салфетках, молодые матери с детьми.
Я стояла впереди, ошеломленная, пока они подходили один за другим.
Высокий мужчина с армейской стрижкой сжал мою руку: «Твой отец навещал моего сына после травмы каждую неделю. Никогда не пропускал среду. Приносил ему кофе и журналы про машины».
Пожилая женщина обняла меня крепко: «Гена починил мне печку бесплатно, когда у меня не было денег. Приносил суп, когда я болела. Кто сейчас так делает?»
Паренек рядом всхлипнул: «Он научил меня менять тормозные колодки. Помог устроиться на первую работу. Говорил, что в меня можно верить, даже когда родители не верили».
И это продолжалось.
«Он купил продукты всем в квартале после наводнения».
«Без него наш клуб развалился бы, всем было плевать».
«Он никогда не говорил о себе. Просто приходил, помогал и уходил».
Я стояла, сгорая от стыда. Они знали его лучше, чем я.
Той ночью я пришла в его гараж. ЛампНад верстаком всё ещё горел свет, а на стене среди старых календарей и схем висела фотография – мне пять лет, я сижу у него на плечах, смеюсь, и розовый шлем сползает мне на глаза, а мы оба улыбаемся, словно весь мир нам нипочём.
