— Я же для вас стараюсь! А вы этого не цените! — вздыхает свекровь, а у меня от её «заботы» уже веко дёргается…
Порой мне кажется, что спасение лишь одно — бежать. Куда угодно: в Сибирь, на Урал, хоть в глухую деревеньку под Псковом. Лишь бы подальше от матери моего мужа. Иначе — сойду с ума. Каждый раз, когда слышу её бодрое: «Я вам полезную вещицу принесла! Вы обрадуетесь!» — нервный тик начинается снова.
Когда мы с Сашей только расписались, подруги ахали: «Тебе с тёщей повезло!» Не ворчит, в дела не лезет, даже пироги без спроса не суёт. Сначала так и было — она всячески показывала, что нам рада. Но, видно, копила в себе энергию, которая рано или поздно должна была прорваться. И когда прорвалась — смела всё на своём пути.
Сперва она задумала устроить нам пышную свадьбу — с караваем, криками «Горько!» и сотней гостей. Мы отказались. Чудом увернулись — помог выпускной её младшей дочери Оленьки, куда она и направила весь свой пыл. Но на этом не успокоилась.
Тогда мы снимали квартиру. Скромную, но светлую, уютную. Однако свекровь стала таскать туда «нужное» — треснутые тарелки, вилки, гнущиеся от взгляда, и, конечно, занавески… Эти занавески до сих пор мерещатся мне в кошмарах — бархатные, бордовые, с дырами от моли.
— Это же антиквариат! Подшей и будут как новые! — восторженно вещала она.
А я думала: если они такие ценные, почему ты сама их не повесила?
Когда мы наконец скопили на своё жильё — с помощью моих родителей и крёстных Саши — я наивно верила, что теперь начнётся другая жизнь. Но свекровь решила: раз денег не дала, поможет иначе. А именно — так, чтобы у нас волосы шевелились.
Сначала приволокла обои. Им, наверное, полвека. Выцветшие, отсыревшие, пахнувшие затхлостью. Потом настояла, чтобы плитку в ванной клал «дядя Миша» — «золотые руки». Этот «мастер» всё искривил, плитка отвалилась через неделю, швы позеленели, и нам пришлось платить другим, чтобы переделывали её «бескорыстную помощь».
Потом был холодильник. Она его втащила сама, будто богатырь. Грохотал, как поезд, а запах… Словно внутри что-то сгнило. Мы его выкинули в тот же день, но свекровь устроила драму:
— Его просто отмыть надо было! Ещё бы десятилетие проработал! Неблагодарные!
Затем — диван с дачи её сестры. Затем буфет из советской эпохи. Затем ковёр, пропахший нафталином. Всё это мы отвергли — и каждый раз слёзы, обиды, упрёки.
Теперь я жду ребёнка. Долго скрывали, но когда живот стал виден — пришлось признаться. И всё… Свекровь тут же начала копить «приданое»: коляска от соседки, кроватка от племянницы, одежда, в которой выросли пятеро детей…
А я не хочу. Не хочу, чтобы мой ребёнок спал в чужой кроватке. Не хочу коляску с расшатанными колёсами. Не хочу застиранные вещи. Мне противно. И больно, что моё слово ничего не значит.
Сейчас свекровь снова в наступлении. Я молчу. Беременность — не время для ссор. Оборону держит Саша, отнекивается, отшучивается. Но вижу — устал. А энергии у его матери — будто у Саяно-Шушенской ГЭС, и конца этому не видно.
Иногда хочется продать квартиру, уехать и не оставить адреса. Просто испариться. Я не злая. Я хочу тишины. Свободы. Своей жизни. Без бархатных занавесок, гудевших холодильников и ковров из прошлого века. Хочу дышать. Хочу жить. Хочу родить — и чтобы у нас было своё гнёздышко: новое»Но пока я лишь закрываю глаза и мечтаю о том дне, когда проснусь в доме, где всё решаем только мы с Сашей.»
