За столом у родителей… которые меня не узнали.
Эта история — не сказка, не сценарий из «Дома-2» и не байка из подъезда. Это правда, от которой сердце сжимается в кулак. Рассказ, услышанный от подруги моей тётки, въелся в память, как татуха на пятой точке. И я передам его её словами — потому что иначе не описать ни боли, ни этой дикой растерянности, ни силы, с которой она через всё это прошла.
Меня зовут Алевтина, и я выросла в детдоме. С полутора лет — без «баюшек», без маминых пирожков, без тёплого пледа в мороз. Вместо этого — казённые стены, воспитательницы с вечным недосыпом и ощущение, будто ты чемодан без ручки. Со мной оставили записку — три строчки о том, что родителям пришлось отказаться от меня из-за того, что «денег нет, но вы держитесь». Это были лихие девяностые — рушилось всё: заводы, надежды, а вместе с ними — и семьи. Я верила. Ну, или делала вид. Что у них не было выбора. Что они вот-вот вернутся.
Воспоминаний не осталось — только фотки. Три потрёпанных снимка, где мама, папа и я — пухляш в кружевном чепчике. Эти фото были моим пропуском в другую жизнь. По ночам я разглядывала их, запоминая каждую трещинку на обоях, каждый узор на занавесках. Мечтала, что однажды дверь в группу распахнётся — и они придут. С тортом. И с извинениями.
Но годы шли. Мне стукнуло восемнадцать, и я рванула в большой город — тот самый, где когда-то щёлкали те самые фото. Жила где придётся: то в общаге, то в комнатке с тараканами размером с хомяка. Но поступила в универ — упрямство и привычка грызть гранит науки сделали своё дело. А потом появился он — Егор. Нормальный мужик: без вредных привычек, с чувством юмора и твёрдой уверенностью, что пельмени надо лепить вместе. Мы встречались полтора года. Он стал моей опорой. Впервые я почувствовала себя не брошенной «сироткой», а просто женщиной — любимой и… ну, хотя бы нужной.
Однажды Егор заявил, что пора познакомить меня с родителями. Те жили в Ростове-на-Дону, а он сам перебрался в мой город за длинным рублём. Я упиралась. То сессия, то мигрень, то внезапно вспомнила, что не выключила утюг. Но он не сдавался: «Маман пилит меня уже месяц — хочет посмотреть на будущую сноху». В итоге я сдалась.
Мы приехали в субботу. Нас встретили супруги лет шестидесяти — аккуратные, с маникюром и тем самым «советским» гостеприимством. Дом — чистый, ухоженный, пахло пирогами. В гостях сидела ещё одна семья — младшая сестра свекрови с мужем и дочкой. Все улыбались, наливали чай, обсуждали, где будем праздновать свадьбу.
А у меня внутри будто ёжик поселился. Что-то было не так. Дико не так. Я не могла понять — откуда это чувство, будто я здесь уже была. Эти обои, эта люстра, ковёр на стене… И тут меня как током долбануло — я узнала интерьер. Это была та самая квартира, которую я сто раз видела на фото. Те же стены, тот же сервант с хрусталём, даже узор на скатерти — всё, до дрожи, знакомо. Именно здесь я была малышкой. Именно отсюда меня увезли в детдом.
Я осознала: передо мной — мои родители. Те, кто когда-то бросил меня в детдоме с запиской «на время». А потом, через пару лет, завели другую дочку — и жили, будто меня и не было. Та самая девчонка за столом — моя сестра. Но только для них. Не для меня.
Не помню, как встала из-за стола. Пробормотала что-то про давление. Поблагодарила за чай. И ушла. Просто ушла. Слёзы лились, как из ведра, коленки подкашивались. Казалось, сердце сейчас выпрыгнет через горло. Но я не вернулась.
Егор потом звонил, паниковал. Я долго молчала, а потом выпалила правду. Он обнял меня и сказал: «Ну и чё? Ты же не от них это всё унаследовала». И остался.
Мы поженились. С его родителями он теперь общается раз в полгода — коротко и без энтузиазма. Они так и не поняли, кто я. Я сменила имя после выпуска — для всех, кроме мужа. Когда свекровь спрашивала про день рождения, я называла другую дату. Она не замечала. И, похоже, уже не заметит.
А я? Живу. С мужем, с ребёнком. С прошлым, которое, как старый шрам, ноет перед дождём, но не мешает идти вперёд. Я простила. Но не забыла. И, наверное, не смогу. Зато теперь я точно знаю: семья — это не те, кто тебя родил. А те, кто не сбежал.
