— Дорогая моя, бедное дитя… — сквозь слёзы шептала Антонина, прижимая к сердцу новорождённую дочь. — Я уже вижу, какую судьбу уготовила тебе жизнь…
Девочка жадно тянулась к материнской груди, морщась от капель слёз, падающих на её щёки. Но голод был сильнее. Антонина даже не замечала этого — её сердце сжимали воспоминания, страхи и проклятая родовая печать одиночества.
В палату вошла акушерка в белом халате и строго посмотрела на молодую мать.
— Опять нюни распустила? Совсем ребёнка в слезах топить собралась? В чём дело? Девочка здорова, молока у тебя — хоть заливается, а ты сидишь, будто на поминках. Хватит страдать — радуйся.
Антонина вздрогнула, словно очнувшись ото сна. Слабо улыбнулась — непонятно кому: дочке или акушерке — и тихо пробормотала:
— Я рада, честно… Просто боюсь, что и она повторит судьбу всех женщин нашего рода. Все мы рожали без мужей, все — в одиночестве. Надеялась, что если мальчик родится, хоть на нём этот круг разомкнётся… Но снова девочка…
— Вижу же, добрая ты мать, — смягчилась акушерка. — Только не навешивай на ребёнка родовые проклятия. Как назовёшь — так и сложится. Имя-то уже придумала?
Антонина опустила глаза:
— Мать с бабкой настаивают — Даша. Все у нас — Дашки, Дарины, Дарёнки… А я читала, что имя это может означать и «отринутую». Не хочу. Назову её Надей. Пусть будет Наденька. Пусть хоть у неё жизнь иная сложится…
— Вот и хорошо, — кивнула акушерка. — Надежда — она и в имени, и в сердце.
Наденька выросла настоящей удальцей. Как и говорила та акушерка — крепкая, упрямая, уверенная в себе. В школе — первая, среди сверстников — вожак. Правда, выглядела она не так, как мечтала бабка Фёкла о «невесте на выданье» — широкие плечи, узкий стан, походка и нрав лихого парня. Дружила в основном с пацанами, носила футболки да треники.
— Надюша, ну не мужик же ты! — причитала бабка. — Вон платьев у тебя — хоть на ярмарку. А ты всё в джинсах расхаживаешь. Где женственность, где коса до пояса?
— Да отстаньте вы! — отмахивалась Надя. — Главное, кого я выберу, а не кто выберет меня.
— Не сгори, внучка, от своей спеси, — шептала Антонина, — жизнь не всегда идёт по нашему хотению.
И вот, в выпускном классе, Надя влюбилась. В кого бы вы думали? В тихого, застенчивого Витьку-ботана из параллельного. На школьной вечёрке он жался к стене, всем видом показывая: «я здесь случайно». Надя подошла, взяла его за руку и потащила танцевать. Ему оставалось только покориться. С той поры они не разлучались.
После школы поступили вместе в институт, а на третьем курсе Надя, не дожидаясь намёков, сама сделала предложение.
— Ну сколько можно топтаться? — заявила она Витьке. — Пора и честь знать — жениться пора.
Витька был счастлив. Он привык, что Надя решает, а он соглашается. Его родители ликовали, да и Антонинина семья — уж если кто и мог разорвать родовое проклятие, так это Надька.
На пятом курсе родился сын. Надя ушла в декрет, а Витьку оставили в институте преподавателем. Всё шло как по маслу… пока Надя не почувствовала перемену.
Муж стал задерживаться, хмуриться, отдаляться. А потом и вовсе замолчал — ни о лекциях, ни о диссертации. Всё чаще ссылался на усталость. Надя всё поняла. И решила действовать.
Секретарша деканата — старая подруга — шепнула: у Витьки роман с Ленкой Беловой, блёклой студенткой, которую в институте звали «мышью в очках». Надя не раздумывала. Встретила Ленку у общаги, влепила пару раз на глазах у всех — и та, с вырванной чёлкой, сгинула с горизонта.
С Витькой разговор был короткий: сначала один синяк, потом второй.
— Я… просто хотел помочь… как ты мне тогда, — залепетал он, сидя на полу.
— Ещё кому-то поможешь, — сквозь зубы произнесла Надя, — я тебе кое-что отрежу. И не пожалею.
С тех пор Витька ходил по струнке. Больше не рисковал — знал: с Надькой шутки плохи. Её бедная дочурка, которой в роддоме пророчили повторение женской доли, не только разорвала цепь одиночества, но и построила семью, где сама стала опорой, защитой и… Надеждой.
