Старая чемодан
Арина выскочила на крыльцо, хлопнув калиткой так, что в сарае залаяли соседские псы. Опять с бабкой поругались. Вечно одно и то же: «Поливай огурцы», «Помоги с вареньем», «Не пялься в этот телефон». Будто у неё, восемнадцатилетней, нет других дел в деревне!
— Арина! Вернись сейчас же! — крикнула ей вдогон Марфа Степановна. Но внучка уже шла по пыльной просёлочной дороге, даже не обернувшись. Идти было некуда, но и домой возвращаться — тем более не хотелось.
Добрела до речки, села на корягу и смотрела, как солнце медленно тонет за берёзами. Обида клубилась внутри: на родителей, укативших в Штаты на заработки и бросивших её тут; на бабку, которая вместо того, чтобы отпустить в Москву, заперла в этой глухомани. Арина уже поступила в институт, впереди новая жизнь — а она тут с банками возится.
Утром бабка постучала в дверь:
— Ариша, помоги-ка. Надо банки в погреб отнести. Сама я по этим ступенькам не сползу.
Скрипя зубами, Арина встала, умылась, пошла. Банки — тяжёлые, ступени — шаткие. Таскала по две за раз. На последнем спуске в углу заметила старый, потрёпанный чемодан.
— Бабка! А это чей чемодан в углу?
— Понятия не имею… Дед, наверное, оставил. Я с тех пор, как его не стало, в погреб не спускалась.
Любопытство зажгло Арину. Не слушая бабкиных ворчаний, она вытащила чемодан во двор. Кожа облезла, замок заржавел.
— Брось эту рухлядь, — буркнула Марфа Степановна. — Мало ли что там.
Но Арина уже копалаcь в старых рубахах, фотках и каких-то потрёпанных бумажках. На самом дне лежал аккуратный конверт. На нём было написано: «Наташе. Прости и пойми». Почерк узнаваемый — дедовский.
— Можно? — спросила внучка, глядя на бабку.
Та кивнула. Арина начала читать. Письмо было душераздирающее. Дед Семён просил прощения у некой Наташи. Писал, как любил её и как всё испортил своей ревностью. Дата — 1972 год. Бабка побелела.
— Это… через полгода после нашей свадьбы, — прошептала она.
— Может, не надо это трогать, — тихо сказала Арина.
— Нет. Теперь я должна знать. Где то место, про которое он писал: «где я разбил её сердце»?
Поздно вечером бабка попросила внучку найти билеты в город под Тулой.
— Просто найди. Я должна увидеть тот дом.
На следующий день они ехали в электричке. Дорога была долгой, и всю дорогу бабка говорила. О юности, о том, как встретила Семёна, как вышла за него по любви. Но где-то в глубине всегда жил страх — будто он был не совсем её.
Приехав, вызвали такси и поехали по адресу из письма. Дом был старенький, но крепкий. Пока стояли у калитки, сзади раздался голос:
— Вам ко мне? Из социальной?
Обернулись. Перед ними стояла старушка лет восьмидесяти, крепкая, с ясными глазами.
— Здравствуйте. Вы не знаете Наталью Безрукову? — спросила Марфа Степановна.
— Дочь моя, — улыбнулась старуха. — Давно уже в Питере живёт.
— А Семёна Григорьева знали? Я его вдова…
Старуха пригласила их в дом. Представилась как тётя Валя. Рассказала, что когда-то Семён служил здесь. Наташа, её дочь, работала в госпитале медсестрой. Они любили друг друга, собирались жениться, но кто-то нашептал, будто Наташа ему изменяет. Семён поверил — и ушёл. Наташа не смогла простить, но никогда не разлюбила. Через три года собралась замуж. За неделю до свадьбы пришло письмо от Семёна. Но мать, тётя Валя, распечатала, прочитала — и отослала назад.
— Я хотела, чтобы она начала жизнь заново. И знаешь, не жалею. Она счастлива. У неё всё хорошо. А ты, Марфа, свою жизнь прожила достойно. Значит, так и надо было.
Арина и бабка вышли молча. У Марфы Степановны на глазах блестели слёзы.
— А если бы она простила?.. — прошептала она в гостиничном номере.
— Бабка, история не терпит сослагательного наклонения, — тихо ответила Арина. — Ты была его женой. Он любил тебя. И ты его.
Марфа Степановна кивнула, обняла внучку и впервые за много лет улыбнулась.
