Запомнить любой ценой
Он стал забывать простые вещи.
Сначала не смог вспомнить, какой йогурт предпочитает сын: клубничный или персиковый. Потом запутался, в какой день недели у него запланировано плавание. Потом, выезжая с парковки, на миг не смог вспомнить, на какой передаче обычно трогается с места.
Взрыв заглохшего двигателя отозвался панической дрожью внутри, и он несколько минут сидел, сжимая руль, будто боясь глянуть в зеркало.
Вечером он признался жене:
Чтото не так со мной. В голове всё в тумане.
Василиса положила ладонь ему сначала на лоб, потом на щеку привычный, десятилетний жест.
Ты просто переутомился, Игорь, сказала она, спишь мало, работаешь слишком много.
Он хотел крикнуть: «Это не усталость! Это будто ластиком стираешь себя кусок за куском!», но замолчал. Страх в её глазах оказался страшнее собственного.
Он стал всё фиксировать в чёрном блокноте.
Сегодня четверг.
Забрать Максима в 17:30.
Купить хлеб «Бородинский» за 50 рублей, а не «Дарницкий». Василиса не ест «Дарницкий».
Позвонить маме в воскресенье в полдень, обязательно спросить про давление.
Телефон превратился в его продолжение; без него он чувствовал себя пустой фигурой в привычном пространстве.
Однажды он действительно потерялся. Не в лесу, не в чужом городе, а в своём районе, где прожил семь лет. Шёл привычным маршрутом от станции метро «Киевская», задумавшись, поднял голову и не узнал перекрёстка. Знакомая аптека исчезла, её место заняла сияющая вывеска кофейни, которой тут никогда не было.
Игорь застывал, чувствуя, как холодный пот просачивается под рубашкой. Люди шли мимо, будто ничего не случилось. Мир стал чуждым и бесчувственным.
Он достал дрожащим пальцами телефон, открыл карту. Синяя точка мигала на незнакомой улице. Вбил домашний адрес и пошёл, слепо следуя механическому голосу, словно ребёнок, впервые отправленный один в магазин. Вернулся домой лишь через три часа.
Василиса молча поставила перед ним чашку чая. Её молчание было тяжелей любой истерики. Он не знал, куда деться от стыда.
Я записала тебя к неврологу, наконец произнесла она, не глядя в глаза, в среду в четырёх. Я схожу с тобой, отложу работу.
Он кивнул, проглатывая комок в горле. Мысль о белых халатах, о «ранних признаках» и «возрастных изменениях» вызывала животный ужас. Теперь ему предстояло стать «пациентом», тем, о ком говорят в третьем лице.
В среду утром, пока Василиса собиралась в ванной, он невольно взял её телефон, чтобы посмотреть погоду. На его экране открылись вкладки:
Деменция. Ранние симптомы у мужчин 45 лет.
Как вести себя с супругом, у которого проблемы с памятью.
Группы поддержки для семей.
Оформление опекунства.
Он бросил телефон, как будто он обжёг руку. Сел на край кровати, задыхаясь. Это было не просто медицинское заключение, а приговор их совместной жизни. Она уже не видела в нём мужа, а лишь проблему, объект ухода.
День в поликлинике прошёл, как в звуконепропускающем шлеме. Он отвечал на вопросы, проходил тесты: «Назовите три слова: яблоко, стол, монета. Запомните их». Смотрел в свет фонарика, а в голове грохотал лишь один звук слово «опекунство», прочитанное утром.
Когда они вышли, уже смеркалось. Василиса взяла его за руку, крепко, почти судорожно.
Доктор сказал, что ничего серьёзного, просто перенапряжение, нужен отдых. Поедем домой, я разогрею суп.
Он наблюдал её профиль, сжатые губы, морщинку тревоги у глаза. Она играла роль любящей жены, верящей в лучшее, но он видел страх, усталость, бесконечную вереницу будущих дней, где он будет всё более ребёнком, а она сиделкой.
Подойдя к машине, она протянула ключи:
Давай ты. Ты же лучше паркуешься.
Тест был прост и безжалостен. Он сел за руль, включил зажигание и забыл, где находятся поворотники. Рука зависла в воздухе, не находя привычного рычага. Панель перед ним превратилась в рассыпанные буквы.
Он закрыл глаза, глубоко вдохнул.
Вас, его голос прервался, я не могу
В тишине салона эти слова прозвучали как приговор, окончательный и безвозвратный. Он ждал упрёков, слёз, может, ободряющих слов. Но Василиса просто открыла дверь, обошла машину, подошла, мягко коснулась плеча.
Подвинься, сказала она.
Он покорно перелез на пассажирское сиденье. Она села за руль, пристегнулась и плавно тронулась. Смотрела прямо на дорогу, а затем, едва заметив, лёгким движением ладони провела тыльной стороной по щеке.
Он смотрел в боковое окно на мимолётные огни чужого, незнакомого города и понимал, что забывает не только дорогу домой, но и путь к самому себе. Женщина за рулём, его жена, всё больше становилась доброй, уставшей незнакомкой, везущей беспомощного пассажира в неизвестность. Самое страшное было её молчание будто она уже приняла этот маршрут.
Тихая война с болезнью, с самим собой и с тем, что осталось от их семьи, началась.
Василиса ввела новую систему. На холодильник повесила календарь с жирными отметками: «Анализы», «Невролог», «ЛФК». На дверцы шкафов стикеры с содержимым. Купила таблетницу, каждый утро раскладывала в ней витамины, ноотропы, успокоительные. Звонок каждый час контролировал его передвижения, занятия, приём препаратов и даже мысли.
Сын, Максим, десять лет, почувствовал напряжение раньше, чем понял его причину. Он стал неестественно тихим. Однажды Игорь, помогая ему с математикой, впал в ступор над простейшим уравнением; цифры плясали, не складываясь в смысл. Максим посмотрел сначала на отца, потом на Василису, испуганно.
Папа просто устал, вмешалась она, дай я
Максим кивнул, но отстранился. В его взгляде появилась осторожность, будто отец превратился в хрупкий, непредсказуемый предмет.
Они почти перестали ссориться. Раньше могли накричать друг на друга изза немытой посуды, хлопнуть дверью, а через час, обнявшись, смеяться над глупостью. Теперь Василиса лишь вздыхала и молча мыла за ним тарелку. Её терпение казалось ему добродетелью надзирателя безупречной и убийственной. Он ловил себя на мысли, что ждёт её срыва, крика «Когда же это кончится?», хотя её молчание было тяжелей любой истерии.
Однажды вечером, когда Игорь в пятый раз за час спрашивал, выключил ли он утюг, Василиса не крикнула, а тихо сказала, глядя мимо него:
Игорь, я так устала, что боюсь уснуть за рулём, везя Макса в школу.
В её голосе не было упрёка, лишь простая констатация факта, и эта простота делала его состояние ещё более невыносимым.
В какойто момент Игорь решил записывать всё, что связано с Василисой, чтобы не забыть. В тот же чёрный блокнот рядом с «купить серый хлеб» появились заметки:
Василиса смеётся, запрокидывая голову, когда ей действительно смешно.
На левой ключице у неё родинказвёздочка, которую она прячет.
Когда она сильно устает, морщит переносицу, даже во сне.
Она любит кофе с корицей.
Любит свою старую кофту.
Он собирал эти крупицы, как утопающие обломки корабля, понимая, что скоро может забыть не только дорогу домой, но и причину, по которой этот дом был для него домом, забыть, за что он любил эту женщину.
Василиса увидела блокнот, когда Игорь оставил его на столе, листнула его, прочитала про смех, родинку и морщинку, и расплакалась впервые за многие месяцы не от усталости, а от пронзительного узнавания.
В тот вечер она не стала разогревать ужин. Она взяла его за руку не так, как в кабинете врача, а иначе, неуверенно, и сказала:
Пойдём в ту пиццерию, где были после первого свидания. Если ты помнишь, какую пиццу ты тогда заказывал.
Игорь посмотрел на неё, и в его глазах, помутневших от страха и таблеток, вспыхнула искра не памяти, а чегото другого.
С ветчиной и грибами, тихо сказал он. Ты вегетарианскую, с ананасами, ведь тогда говорила, что это экзотика.
Она сжала его руку и кивнула, не в силах произнести слово.
Пиццерия оказалась яркой, шумной, не той уютной забегаловкой из воспоминаний, а гламурным местом с неоновыми вывесками и громкой музыкой. Игорь нервно теребил салфетку, глаза бегали по меню, ища знакомое название. Пицца «Ветчина и грибы» называлась иначе. Он растерялся.
Закажи то, что хочешь сейчас, тихо сказала Василиса.
В её голосе не было раздражения, а понимание, страшное, выстраданное понимание. Он указал пальцем на первую попавшуюся картинку. Она заказала вегетарианскую. Когда блюдо принесли, Игорь откусил кусок и замер.
Не то, пробормотал он. Совсем не то.
Вкус другой? спросила она.
Нет. Я не помню тот вкус, положил он кусок на тарелку, глядя на него с таким отчаянием, что её сердце сжалось.
Он страдал не изза рецепта, а потому что память о первом свидании сладкая, тёплая, пахнущая дрожжами надежда ускользнула. Остаётся лишь смутная тень и запись в блокноте: «Мы были там. Было хорошо».
Игорь отодвинул тарелку.
Давай просто посидим, предложил он.
Впервые за многие месяцы это прозвучало не как капитуляция больного, а как просьба равного: просто сидеть рядом.
Василиса медленно протянула руку через стол и лёгкой касанием положила свою ладонь на его.
После этого всё изменилось и не изменилось. Календарь на холодильнике всё ещё висел, таблетницы заполнялись. Но теперь, прежде чем дать утреннюю порцию таблеток, она спрашивала: «Как спалось? Голова не болит?», не как медсестра, а как любимая жена.
Игорь отвечал:
Сны странные, будто я в доме из стекла, все комнаты видны, а дверей нет.
Она кивала, слушала, и в эти моменты болезнь переставала быть скрытым врагом, а становилась тяжёлой ношей, которую они несут вдвоём.
Максим стал их барометром: он видел, как мама перестала вздрагивать, когда папа забывал чтото. Папа иногда, вместо злости на себя, просил:
Чёрт, вылетело из головы. Макс, напомнишь?
В этом «напомнишь?» не было унижения, а просьба о помощи. Однажды он принес рисунок из школы их троих, держась за руки, под ярким солнцем, подписав: «Моя семья. Мы сильные». Игорь повесил его на холодильник над графиком приёма таблеток.
Болезнь же не исчезала. То отступала, давая ложную надежду, то наносила удары в самых неожиданных местах. Однажды утром Игорь проснулся и не узнал Василису. Она лежала рядом, но его взгляд был дикий, отчуждённый.
Игорь, тихо сказала она, не вставая, чтобы не напугать его ещё больше, это я. Твоя жена.
Он молчал, дыхание учащённое.
У тебя в блокноте есть запись о родинкезвёздочке, продолжала она спокойным голосом, будто разговаривает с испуганным животным. Хочешь, покажу?
Он кивнул. Она осторожно сдвинула майку, показала родинку на ключице. Он смотрел сначала на неё, потом на блокнот, лежащий на тумбочке, сравнивал. Туман паники в глазах растаял, сменившись стыдом и безысходной грустью.
Прости, прошептал он, прости, я
Не надо, перебила её, всё ещё не глядя, просто лежи. Всё хорошо.
Она пошла варить кофе, руки дрожали. Это было не «хорошо», а новый уровень хуже, чем забыть дорогу: забыть её лицо, забыть любовь всей своей жизни.
Вернувшись в спальню с двумя кружками, он сидел на краю кровати и быстро писал в блокнот.
Что ты пишешь? спросила она, ставя чашку на столик.
Он показал:
«Утро. Проснулся. Испугался. Увидел звёздочку на её ключице. Узнал. Это Василиса. Моя. Любимая. Запомнить любой ценой».
Он не написал «жена», а написал «любимая». Василиса сделалаВзяв чашку, он тихо шепнул в тишину ночи: «Пусть наши воспоминания сплетаются, как тонкие нити, и держат меня здесь, в этом безмолвном сне».
