В ординаторской стояла непривычная, гнетущая тишина. Старшая акушерка, Тамара Ильинична, сидела, уставившись в пустую кружку, глаза её были красны от слёз. Разбросанные по столу кружки с остывшим чаем казались брошенными в спешке.
Но хуже всего был стол. Тот самый, всегда безупречный — с аккуратными стопками бумаг, ручками, выстроенными в ряд. Стол, за которым работал человек-легенда — Виктор Николаевич, наш Витек. Сегодня он был неузнаваем. Бумаги смяты, истории родов исписаны впопыхах, повсюду валялись маски, пустые упаковки от лекарств, обрывки бинтов.
Сам Витек сидел, опустив голову, его взгляд уходил в никуда. Руки дрожали — те самые руки, что годами творили чудеса в родзале. Крупные, с жилистыми пальцами, неказистые, но волшебные. Ими он вытаскивал детей, когда уже никто не верил. Никогда — слышите, никогда — я не видела, чтобы эти руки дрожали.
— Жалоба пришла… — прошептала мне Тамара Ильинична, губы её едва шевелились. — Кто-то из начальства. Кричали: «Старик, хватит!» Всё… — голос её дрогнул. — Велели уходить.
…Двадцать лет назад.
Я только закончила ординатуру. Мы с Серёжей, моим одногруппником, были на первом ночном. Роды — сложные, ребёнок в поперечном положении, счёт на минуты. Я нащупываю головку, но она уходит вбок, Серёжа в панике держит живот. Руки скользят, сердце колотится…
И вдруг вошёл он — Витек. Спокойно натянул перчатки. Одним движением, будто музыкант берёт аккорд, через плодный пузырь нашёл ножки и — на одной потуге вывел их, на второй уже держал младенца. Девочка. Закричала сразу.
— Это мог быть разрыв, — сказал он тихо. — И ответственность была бы на мне. Акушерство — не героизм, а знание. Читайте, молодёжь.
И мы читали. Интернета не было. Зато был стол Витека. А под ним — книги, которых нигде больше не достать.
…Десять лет назад.
Ночь. Преждевременные роды, кровопотеря огромная. Ребёнка не спасли… Женщина еле держится, я в панике. Дрожащими пальцами закуриваю в курилке. Витек подходит, забирает сигарету, выливает мой остывший чай и протягивает свой термос.
— Травяной отвар. С мёдом с Алтая. Одна бабуля мне каждый год присылает. Пей. И поспи хоть немного. Если будешь разрываться на каждом случае — не выдержишь.
Я легла. Он накрыл меня пледом, выключил свет и вышел беззвучно.
…Пять лет назад.
Я уже сама ведущий врач ночной смены. Витек задержался из-за отчёта, зашёл попрощаться. В родзале — слабые схватки, динамики нет, а тут ещё и брадикардия у ребёнка. Операционную не успеть — остаются акушерские щипцы.
Ставлю наркоз, но щипцы не сходятся. В голове пустота. И вдруг за спиной тихий голос:
— Отойди на секунду…
Не понимаю, как он успел переодеться. Аккуратным движением поправляет щипцы — всё, они на месте. Я продолжаю, а он просто стоит рядом. Потом говорит:
— Всё, еду домой. До завтра.
…Год назад.
— Видишь эту сирень? — спрашивает он, поправляя очки. — Была сухой веткой, а теперь — пышный куст. И запах! Ты чувствовала, как пахнет жизнь?
Мы сидим на его даче под Тулой. Его маленький рай, где растёт смородина, где он печёт пироги с вишней, раскатывая тесто своими руками.
— Жалко, что уезжаешь. Внуков забираю на всё лето. А ты… — в его глазах нет ни обиды, ни грусти. — Конечно, скучаю. Но теперь я сплю. Понимаешь? Как обычный человек. Сначала просыпался ночью — казалось, звонок. Потом просто не мог заснуть, потому что забыл, как это. А теперь… Теперь я живу. Дышу. И, наверное, впервые понимаю, что значит быть просто человеком. Не врачом. Просто дедом. С сиренью. С внуками. С домом.
Он замолкает, встаёт. Проходя мимо куста, незаметно снимает засохший лист. Легко, двумя пальцами. Сирень даже не дрогнула. Лишь ветерок коснулся лепестков.
И я поняла — его руки всё помнят. Просто теперь они спасают покой. И сад. И свою жизнь.
*Запись из дневника.*
**Урок:** Руки, научившиеся спасать, не забывают этого никогда. Даже если больше не держат скальпель — они всё ещё держат жизнь.
